Литерный эшелон
Шрифт:
Потом вспоминается, кем был тот человек впереди – ведь мысли во сне тягучи и нелогичны, словно патока в бочке с дегтем.
То был Аркадий Грабе. Не генерал, а штабс-капитан, совсем как в тысяча девятьсот восьмом году от Рождества Христова.
Но как такое может быть?.. – бунтовала память. – Ведь Грабе погиб, погиб, погиб…
А если не погиб, то куда делся сейчас? Неужто и впрямь под землю.
И впрямь… Ведь мертвецам – место под землей…
Видит Андрей: то, что показалось ему пустошью сначала, есть кладбище – от горизонта и до горизонта. Данилин оборачивается и уже не видит поселка – только могилы. И дороги назад более нет.
Зачем Аркадий Петрович его сюда завел? Неужели пришел черед Андрея?
И кажется, что видит Данилин за плитами прячутся чукчи, убитые посреди тундры, и другой – с головой размозженной револьверной пулей.
Вот из тумана выступает Мария Тарабрина, урожденная Шлатгауэр.
За ней – пилоты немецких истребителей, сбитых под Варшавой и над Данцигом. Сколько лет прошло, а кровь на них так и не застыла…
Андрей рукой касается кобуры, но ужас – она пуста.
И Андрей делает единственное, что в его силах.
Он кричит.
Он кричит.
И его жена, теплая, милая, хорошая Аленка несильно теребит его за плечо:
– Андрюша, Андрюша… Проснись. Тебе что-то страшное снилось. Ты кричал.
Андрей просыпался с облегчением: это всего лишь сон.
– Что тебе снилось?.. – спрашивала Алена.
– Уже и не помню, – врал Андрей.
Он обнимал жену, и она засыпала в объятиях. Но к Андрею сон не шел, и он лежал много часов, рука затекала. Но он боялся пошевелиться, чтоб не разбудить любимую.
И лишь к свинцовому рассвету он забылся крепким сном.
Потом утром, свой сон в ванной рассказывал текущей из-под крана воде – чтоб не сбылось. После – вышел к ужину, пил кофе. Читал газеты…
Затем засобирался.
– Ты куда? – спросила жена.
– Пойду, пройдусь…
– Не ходил бы ты в город, Андрюша… Говорят, по офицерам стреляют…
– Да полно тебе, верно, кто-то схлопотал шальную пулю…
– Пули-то может, и шальные, да что-то их сильно точно пускают. Что не день, так кого-то убьют. А на крышах, говорят, стоят пулеметы уже. Как они начнут стрелять – так недостатка в шальных пулях уже не будет. Хоть мундир-то не надевай. У тебя ведь есть приличные костюмы…
Андрей кивнул и, чтоб не расстраивать жену действительно переоделся в партикулярное платье, но в карман пальто положил «Парабеллум»,
В гражданской одежде было непривычно, и Андрей долго смотрелся в зеркало: все ли на месте. Впрочем, от своих волос он упорно отводил взгляд. Ночью Алена сказала, что в голове у ее мужа появился седой волос. Но Андрей не хотел его видеть.
Он вышел из дому.
Петроград шумел, свистел, как чайник, который вот-вот закипит. По улицам праздно шлялись солдаты – поодиночке и группами, с оружием и без. То там, то сям шли митинги. Требовали все более хлеба, порой – прекращение войны без контрибуций. За митингами следила полиция, и пока над толпой не появлялся красный флаг – не вмешивалась.
С хлебом и правда были проблемы: к лавкам с утра выстраивались длинные очереди – «хвосты». Но с иной стороны – будто никто с голода не умирал.
Андрей выдохнул: в воздухе повисло тяжелое облако пара. К ночи воскресения холодало.
Данилин пожал плечами, подумалось: мороз должен разогнать манифестантов по домам.
Но веры в то, что все обойдется, не было. Скоро наступала весна, а с ней и тяга к переменам. И даже морозы бы ее не остановили: людей уже грело предчувствие весны, предчувствие тепла.
В последний день февраля Данилина курьером вызвали в военное ведомство и там какой-то старик-канцелярист будто из времен еще Николая I с виноватым видом вручил Андрею коробку и тут же, сославшись на неотложные дела исчез.
Когда Андрей открыл все же коробку, то обнаружил в ней полковничьи погоны с соответствующим приказом о присвоении звания и орденом Станислава второй степени.
Дел в министерстве будто бы не было, и Андрей вернулся домой.
По причине зимы вечер наступал рано. Дети, утомленные прогулкой отправились спать. Электричество то гасло, то разгоралось опять и несколько освещало дом, сколько трепало нервы.
Андрей хотел достать керосиновую лампу, но передумал и извлек из буфета свечи. Вечер получался вынужденно романтическим.
Раскупорил бутылку вина, подаренную как-то Астлеем, позвал жену.
Та присела, пригубила красный эликсир. Огоньки заплясали в бокале, растворились в жидкости.
– С какой радости пьем?.. – спросила Аленка.
Андрей молча пододвинул к любимой листок и орден. Как ни странно, на Аленку это не произвело никакого впечатления.
– Ты же вчера был капитаном.
– А сегодня уже – полковник.
– А подполковником ты когда был?.. Сегодня в полночь?..
Андрею оставалось виновато развести руками: познания жены иногда становились для него сюрпризом. Порой неожиданным.
– В военном министерстве сейчас бардак. Вот мне и…
Аленка кивнула, улыбнулась.
– Ну что же, друг ты мой, не весел?.. Сидишь будто на поминках?
Андрей улыбнулся ответно. Но улыбка получилась кривоватой.
– А что, глядишь, все наладится, – продолжала Аленка. – А следующий чин уже – генерал-майорский! И станешь «его превосходительством»! Совсем неплохо для внука крепостного!
– Я был в военном ведомстве, – повторил Андрей. – Был и на фронте. В войсках царит разложение и шатания. В таком положении войны не выигрывают…
– Скучный же вы человек, Андрей Михайлович, – посетовала жена. – Все о войне да о войне. А у вас, между прочим, жена молодая…