Lithium
Шрифт:
– И в чем героизм? Чтобы ходить на демонстрации с выжившими из ума пенсионерами?
Влад поглядел на дремавшую рядом Олю, повернулся к Саше, он сидел на через проход, на сиденье напротив лежал чехол с виолончелью. Пятна крови на Сашиной белой рубашке засохли и потемнели.
– Ты знаешь, это было офигенно круто, – сказал Саша. – Спасибо тебе. И плевать, что кто-то меня там ударил. Это ерунда. А такого драйва я ни разу в жизни не испытывал. И на концерте, и после концерта. В жизни ничего не происходит просто так. Ты можешь смеяться, но та наша встреча в метро… Мне кажется, это
Хлопнули, открывшись и закрывшись, сдвижные двери вагона.
Все посмотрели в ту сторону. В вагон зашли два мента, двинулись по проходу, остановились.
– А, музыканты! – сказал один. – Наркотики есть?
– Я категорически против наркотиков, – сказал Рома.
– Что, может, еще и вены покажешь?
– С удовольствием.
Рома начал закатывать рукав кофты.
– Ладно, не надо, верим.
Менты пошли дальше по вагону.
После секса мы сидели друг напротив друга на широком подоконнике с потрескавшейся краской и курили, стряхивая пепел в банку из-под солянки.
В окне было небо и крыши, много красных крыш. И купол Исаакия. Когда я нашла эту комнату и выглянула в окно, я разу поняла, что сниму ее. Хотя бы из-за этого вида.
Я сразу же предложила Владу переехать ко мне. У меня не было сомнений, что он согласится. И вот уже три недели мы жили с ним в этой комнате с железной кроватью, старым сервантом и широким письменным столом.
Мы сидели, курили и молчали. Любые слова были бы лишними.
Потом зазвенел звонок. Один раз, второй, третий – к нам.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросила я.
Влад помотал головой.
Звонок снова зазвенел три раза.
– Я подойду, – сказал Влад. – Мало ли…
Он потушил сигарету о край банки, бросил в нее бычок, спрыгнул с подоконника, натянул джинсы, вышел.
Я сделала последнюю затяжку, тоже потушила сигарету и бросила в банку. В коридоре послышались шаги. Я схватила первую попавшуюся майку Влада, с портретом Кобейна и фразой «I hate myself and want to die» [4] .
4
«Я ненавижу себя и хочу умереть» (англ.)
В комнату заглянули Влад и Саша.
Саша помахал мне рукой, сказал:
– Привет.
Я кивнула.
– Мы на кухне поговорим, – сказал Влад.
Он закрыл дверь.
Я снова залезла на подоконник, взяла из пачки Влада сигарету, прикурила зеленой прозрачной зажигалкой, затянулась, выпустила дым.
Я пододвинулась ближе к стеклу, прилипла к нему лбом, посмотрела вниз. Над трамвайными путями покачивался на тросе фонарь.
Открылась и закрылась дверь. Влад вернулся в комнату.
– А где Саша? – спросила я.
– Ушел.
– Что так быстро? Чаю бы попили…
Влад пожал плечами.
– А зачем вообще он приходил?
– По делу. – Влад как-то странно, не похоже на себя ухмыльнулся. – У его семьи сейчас плохо с деньгами. И какие-то бандиты вышли на него и предложили продавать героин в «консе». Но там и так уже продают, поэтому без шансов. И он хочет продавать в клубе.
– А ты тут при чем?
– Он хотел, чтобы я поговорил с Иваном. Чтобы это не было у него за спиной.
– И ты поговоришь?
– Поговорю.
– Зачем тебе это надо?
– Как зачем? Помочь…
– Ты вообще думаешь, что ты говоришь? Ты поможешь ему продавать наркоту!
– В клубе и так ее продают. Пусть лучше этим занимается кто-то свой.
– Это он тебе так сказал? Это его слова?
– Все, что я ему пообещал, это поговорить с Иваном. Если Иван скажет «нет», то тема закрыта. Ты меня знаешь. Я к наркотикам вообще отношения не имею, это не моя территория.
Мы сидели с Иваном в его комнате в клубе. На столе в аккуратные стопки были сложены демо-кассеты от разных групп.
Иван снял с электроплитки чайник. Залил пакетики с зеленым чаем в двух граненых стаканах с подстаканниками. Поставил чайник обратно. Сел на стул напротив меня.
– Возможно, я – идеалист, – сказал Иван. – Но я действительно верю в самоорганизацию и саморегуляцию. Клуб работает уже четыре года, и я с самого начала стремился к максимальной независимости. Если уж мы смогли получить это бывшее комсомольское помещение, то должны быть полностью независимы. Никаких ментов, никаких бандитов. Я понимаю, что до конца это никогда не получится, но мы к этому стремимся. Я вообще не верю в способности власти что-либо организовать, что-либо сделать для людей. Только саморегуляция и самоорганизация.
– С этим трудно не согласиться. Но я задал конкретный вопрос.
Я взял стакан, поднес к губам. Чай был еще горячий. Я поставил его обратно на стол. Верхняя кассета была подписана «Последнее танго в Париже».
– Я никогда никому ничего не разрешал в клубе продавать, – сказал Иван. – Ко мне подходили бандиты, предлагали «крышу». Но я отказался. Заговорил им зубы. Сказал, что им самим это не интересно: слишком мало людей с деньгами приходит, плюс, клуб и так на контроле у милиции. Ты меня знаешь, я категорически против наркотиков, это раз. И я хочу держаться подальше от всего, что связано с криминалом, это два.
– Но все равно ведь продают, без твоего согласия. Если будет кто-то еще продавать, это ни на что не повлияет. А ему реально нужны деньги, он бы ни за что иначе в это не полез. Ты ж видел его. Из него такой же бандит, как из меня президент. Матери на работе денег не платят, живут втроем на его стипендию и пенсию бабушки.
– Я ценю тебя как музыканта, Владик. Иначе я вообще не вел бы с тобой этот разговор. И я сочувствую Саше. Но максимум, что я могу сделать, это не сказать ни да, ни нет. Разговора такого у нас с тобой не было. Я ни о чем не знаю, ничего не вижу и ни о чем подобном не слышу. Это строгая договоренность. Хорошо?