Литораль (ручная сборка)
Шрифт:
Илья удивился, что поздно, но дал войти.
В тесной прихожей он сразу же снял с нее все — она и руки помыть не успела, — легко поднял и отнес в спальню. В спальне темно. Пока он двигался на ней — ритмично, быстро, как обычно, под музыку, она от всего отключилась, выставила реальность за дверь. Злость в ней сменилась страстью, и страсть застелила глаза.
Вечность спустя, после короткого крика и яркого всполоха, Илья перевернул ее на живот, и она еле успела спрятать свой нервно дрожащий хвост.
Илья дышит ей в затылок, упирается горлом в ее подушку и говорит: «Останься со мной, уходи от мужа, живи со мной». Голос звучит приглушенно, впрочем,
— Как я уйду? — спрашивает она. — У меня ведь сын. И он, кстати, пропал.
— У тебя есть сын? — с удивлением спрашивает Илья, поднимаясь над ней, как верхняя крышка пресса. — Ты говорила, у тебя нет детей.
— Разве? — нежно говорит Хлоя и тянет его за шею вниз, тянет, тянет, как камень, на самое дно, как русалка тащит под воду зазевавшегося моряка. И в щель забивается всклокоченная простыня, она это чувствует, ей больно, но она не подает виду. — Ты просто не спрашивал.
Илья кладет ей на горло горячую ладонь, чтобы она ослабила хватку. И снова спрашивает:
— У тебя есть сын?
Но Хлоя не отвечает. В это мгновение она думает только одно: а может, и правда? Может быть, правда уйти к нему, собрать вещи, объяснить все Толе, приехать сюда — на улицу Зеленую. Не так уж это и невозможно, если подумать, и, может быть, ей даже удастся взять с собой Наума, он, в конце концов, не недвижимость и точно не пропавший без вести.
22
Наум вышел из вагона в расстегнутой куртке, неуверенно осмотрелся. В Питере он был в раннем детстве, ездил со школьной экскурсией — точнее, с классом матери, она своих иногда вывозила. Все в той поездке были его постарше, вообще не обращали на него внимания, мать просила: ну подружись с кем-нибудь, почему ты не играешь с мальчиками, ну что ты в самом деле. Наум стеснялся, не знал, чем себя занять. Помнит длинную очередь в Эрмитаж, и свои замерзшие ноги, и как мать сказала ему: «Ты у меня какой-то дикий». Наум запомнил, это слово ему шло, оно напоминало сильных, свободных животных, индейцев, древние племена, и стало понятно: он просто другой вид.
Позже, когда ему подарили ноут, он сразу завел себе почту и всякие другие аккаунты и везде назвал себя диким — dikiynaumchik13 собака и все остальное — и ему ужасно нравилось, когда он играл или оставлял комментарии, чувствовать себя кем-то другим.
Дженни (jennyfree) его понимала — она говорила, что он другой, этим другим его видела и с этим другим дружила. И он не мог, он просто не мог потерять единственного человека, который его рассмотрел.
Люди шли по перрону и толкали его сумками и локтями, один мужик даже спросил: «Чё встал, как вкопали, шагай!» И Наум, покачнувшись, пошел, поправив на сутулой спине желтый курьерский ранец. Ранец был ему не по размеру — как первый школьный портфель, в нем гулко болтался заказ, последний, что он не донес. Ему потом звонили несколько раз, хотели узнать, что с заказом, но он выключил телефон и даже не знал, что будет — штраф, наверное, и увольнение, но это уже неважно. В Мурманск он не вернется, а тут его все равно не найдут.
Наум зашел в здание вокзала, нашел какой-то «Бургер Кинг» и пристроился у стенки. Курьерская форма давала ему право сидеть где угодно, будто он ждет заказ. Нужно было зарядить телефон, чтобы позвонить Дженни, а еще он вдруг понял, что ужасно голоден — со вчерашнего дня ничего не
Телефон ожил и затрясся от пропущенных вызовов — мать, отец, мать, отец, мать, мать, мать. Наум испугался, выключил телефон обратно, он столько всего уже сделал — достаточно дикого, чтобы сдаться, попасться, дать слабину.
Душ нашелся, но раздеваться в нем не хотелось — холод гулял по кафельному полу в разводах мыла и чужих волосах. Наум заплатил 100 рублей, аккуратно пристроил на туалетном подоконнике свою торбу и куртку, зашел в кабинку и снял все, что посчитал возможным — футболку и свитер. Он осторожно выпустил воду из крана, почти как джинна, ладонью протер под мышками — сначала гелем (тот пах хорошо, как одеколон и заснеженный лес), потом водой и вытерся длинным шматом бумажного полотенца.
Наум нагнулся и подставил под воду голову — волосы тут же потяжелели и налипли ему на лицо. Он смотрел на пол сквозь мокрые пряди волос — вода затекла под ботинки, черные ручьи исчезали в сливе. Какое-то время он так постоял, провожая их взглядом, а потом, все еще стоя раком, порвал упаковку с бритвами — три раза по три лезвия, лучше для мужчины нет — и начал сбривать свои волосы от затылка к ушам, а потом от ушей ко лбу.
Волосы давались плохо, бритва то и дело застревала, он постоянно вытаскивал набившиеся в нее волосы, менял одну на другую, и туалетная тетенька уже пару раз приходила, стучала и спрашивала, долго ли он, пора бы и честь знать.
— Я скоро, — сказал Наум, и правда через какое-то время вышел — как новобранец.
— Ой, — только и сказала туалетная тетенька. — А такие волосы были красивые.
— Н-начинаю новую жизнь, — сообщил ей Наум. — А вы не з-знаете, в какой стороне двадцать седьмая линия?
— Это тебе на станцию метро «Василеостровская», — улыбнулась ему туалетная тетенька и махнула рукой куда-то в сторону улицы.
«На остров», — мечтательно подумал Дикий, шагая к метро по материку.
Снег успел насыпаться Науму за шиворот, пока он, плутая по улицам, выискивал нужный дом. Навигатор включить не мог — пришлось ориентироваться на местности, как раньше, просто глядя на номера домов и наворачивая лишние круги. Адрес Дженни он выучил наизусть еще на почте: сначала открытку отправил, теперь решил этой открыткой стать. Дженни всегда говорила, что ему сюда надо, и вот он здесь, ему казалось, она обрадуется.
Наконец он нашел нужный дом, вход, как он догадывался, со двора, а снаружи туда решетка. И, конечно, закрыта, а кода Наум не знал — чтобы отправить открытку, не нужен код. Наум потоптался какое-то время возле калитки, почувствовал вдруг, что продрог, и просто нажал цифры наобум. Перед встречей с Дженни хотелось отдышаться, согреться, а потом позвонить сразу в дверь, чтобы она удивилась и обрадовалась, и не успела опомниться.
— Кто там? — раздался недовольный голос.
— Курьер, — быстро ответил Наум, и даже, в принципе, не соврал.