Литораль (ручная сборка)
Шрифт:
Калитка, взвизгнув, открылась, и он бегом проскочил внутрь, как будто она прямо сейчас захлопнется, разрубив его пополам.
Во дворе были залежи снега, досок и ржавой арматуры, покрытой посеревшим, обратившимся в лед полиэтиленом, и Наум обошел его кругом, чтобы найти нужный подъезд — «парадную», как сказала бы Дженни, хотя парадного здесь не было ничего. Щербатые стены дома покрыл черный пыльный налет, на честном слове держались бумажные объявления: «девочки», «интернет», «настрою компьютер». Наум обнаружил нужный подъезд — над ним были цифры 10–26,
— Ты, что ль, курьер? — услышал он голос, а затем увидел и женщину — она смотрела на него из окна третьего этажа.
— Ну да, — несмотря на рюкзак у него за спиной, в котором лежало чужое свидание, голос звучал неуверенно.
— А чего стоишь? Ты к кому вообще?
«Вот пристала», — подумал Наум, а вслух сказал:
— Я к Вел-л-личко.
— К Женьке, что ли?
— Да я принес им… — и Наум осекся, а потом вдруг вспомнил: —Ик-к-кру принес!
— Икру? Красиво жить не запретишь! А мой-то курьер где? — хмыкнула собеседница и захлопнула форточку.
— Да я не в-в-в этом смысле! — закричал Наум. — Я из Мурманска!
Но любопытная соседка уже его не слушала. Зато, на счастье, в нужный подъезд пришел настоящий курьер — с такой же, как у Наума, желтой сумкой, видимо, тот самый, которого ждали на третьем этаже.
Восточный человек в огромных варежках смерил Наума взглядом и открыл дверь.
— Иди, брат, — сказал он, пропуская Наума вперед.
В этих своих одинаковых куртках они и правда были как братья.
Дверь в квартиру Дженни оказалась огромной. Коричневый кожзам от пола до потолка, Наум стоял, задрав голову. И еще она оказалась запертой, то есть никто не открыл, когда он решился и позвонил. Но было бы странно, сказал Наум сам себе, она, наверное, в школе, еще ведь только двенадцать. Он спустился вниз на пролет, к окну, присел возле батареи и сам не заметил, как задремал.
— Наум? — какой-то невысокий парень в очках и расстегнутой серебристой куртке легонько коснулся его плеча и отпрянул.
Наум вскочил, испугавшись, что пацана за ним прислала мать.
— Ты кто?
— Что ты здесь делаешь? — спросил незнакомец улыбаясь.
Наум молчал. Парень был странный, и, как Наум ни пытался его вспомнить, факт оставался фактом — он его не знал.
— Ну хорошо, —кивнул парень. — Давай тогда познакомимся.
Звучало очень по-маньячески. Наум подумал, что еще не поздно сбежать, тем более что парень был мелкий — ниже его, наверное, на голову и выглядел не слишком серьезным противником.
— Я Дженни, — выдавил из себя парень, и было видно, как тяжело ему даются эти слова. — То есть Дженни — это я.
И протянул руку.
Наум офигел — и это еще слабо сказано. Пол под ним пошатнулся, затошнило даже. Руки он парню не подал, и тот нерешительно опустил свою обратно в карман.
Наум рассматривал парня со смесью недоверия и злости: очень тонкое и бледное лицо, очки расфуфыренные, как будто со взрослого снял — в изящной черепаховой оправе, пухлые губы, волосы
— Не веришь? — спросило нечто, которое было Дженни еще полчаса назад, а теперь стало ничем — все испарилось, исчезло, превратилось в дерьмо.
— Да н-н-нет, чё, — сказал Наум, прищурившись. — Верю. Только б-б-блядь.
— Я понимаю, это сложно понять… — начал было парень и сделал шаг к Науму, но тот отшатнулся, как от наступающего огня, чуть не вошел спиной в мусоропровод.
Женя замер.
— Ты извини, я, наверное, сразу должен был сказать, но ты бы не стал тогда со мной общаться… Правда?
— П-п-правда, — твердо сказал Наум. — Б-б-больной ублюдок.
— Нет, — сказал Женя и снова потянулся к Науму. — Нет, нет.
Лицо Наума исказила брезгливая мина.
— Не п-п-подходи ко мне, долбоеб.
— Да послушай, я ведь Дженни, что изменилось? Ты же приехал, потому что я тебе сказала!
— С-с-сказала, блядь?
— Сказала… Ну хочешь: «сказал», если тебе так легче. Ты мог вообще никогда меня не увидеть. Я была… окей, был — я был тебе лучшим другом все это время. Скажешь нет?
— От-т-твали.
— Но ведь ты сюда ко мне пришел. Я твой лучший друг. Ну посмотри на меня. Рассмотри во мне Дженни.
И Женя снова двинулся на Наума, а тому уже было некуда отступать.
Наум зажмурился, выставил вперед руки и сначала просто оттолкнул Женю, но тот снова шагнул, и теперь уже Наум молотил его руками куда придется, не глядя, плача и шмыгая носом:
— Чертов урод, урод ты! Урод! Где Дженни? Где мне ее рассмотреть? В роже твоей пидорской? Я же любил ее, сука ты, сука!
Остановился он только тогда, когда очки в черепаховой оправе хрустнули под его подошвой, и он, пнув парня, который все это время никак не сопротивлялся, растоптал их окончательно, еще и попрыгал.
Женя сидел на нижней ступеньке, зажимая нос ладонью, из носа на бетонный пол капала жирная бордовая кровь.
Наум развернулся, подхватил свою сумку и побежал — сначала вниз по лестнице, а потом на улицу, дверь аж отлетела к стене.
И только выбежав из двора, вдруг понял, что пока орал, даже не заикался.
Наум умылся снегом, почти перестал рыдать, когда из окна вдруг показалась отмудоханная рожа этого дебила и сказала: «Сегодня в восемь на Севкабеле стендап. Открытый микрофон. Ты ведь хотел, сходи, тут недалеко».
Наум повернулся спиной, плюнул в снег, какое-то время смотрел на покрасневшие костяшки пальцев. Потом повернулся к окну. Этот смотрел.
— П-придешь? — спросил Наум зачем-то.
Женя смотрел на него, согнувшись, вот-вот вывалится из окна.
— Ты сбежал, что ли? — наконец спросил он.