Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв.
Шрифт:
Но воевода с этим соединял более широкое значение и за пределами своей «державы», составлявшей лишь часть его воеводства. Тут эта его более широкая роль, прежде всего военная. Изъятые из его «державы», предоставленные в «державу» другим, стоявшим ниже воеводы, наместникам-державцам волости, так же как частные имения крупных землевладельцев, стояли в различной по степени судебно-административной зависимости от воеводы то в смысле апелляции (?) на суд державцев, то в обычае битья челом воеводе, минуя низшую инстанцию, то в том, что к воеводе тянули подсудностью привилегированные лица, не подчиненные державцам и их тиунам.
Но эти отношения представляли значительную пестроту в зависимости от развития различий в условиях «держания» и
Наконец, в воеводствах находим и удельные княжества, потерявшие политическую силу, но сохранившие административно-судебную обособленность. Таковы в XV в. княжества Слуцкое, Клецкое и Мстиславское на территории воеводства Виленского; княжества Кобринское, Городецкое, Пинское и Туровское на территории воеводства Трокского. Подобно крупнейшим державам наместников (получивших название старост), например, Новгородскому повету, Ковенскому, Берестейскому и др., эти княжества составляют обособленные судебно-административные округа с независимым от воеводы управлением. Они не стоят под присудом воевод, не находятся в его праве. Но единство воеводства выражалось при этом дроблении юрисдикции в том, что воевода остается военачальником, который следит за исполнением обязанностей военной службы землевладельцами воеводства, следит за тем, чтобы земля из службы не выходила (при отчуждении ее земянами и военнообязанными крестьянами). И наместники-державцы и удельные князья ставятся со своими боярами и слугами в ополчение воеводства.
В XVI в. дробление воеводской власти идет и дальше благодаря деятельности гетманов наивысших, на смотр которых местные наместники-державцы, старосты и поветовые хоружие ведут в назначенный сборный пункт всех обязанных военной службой. Но и тогда эта должность гетмана, не бывшая постоянной, не убила значение воевод.
Эта общая характеристика воеводской власти достаточно показывает, насколько они были преемниками княжеской власти, заменившими удельных князей. Преемственность эта в свою очередь освещает исторически возникновение двух явлений, связанных с воеводской должностью: 1) стремление населения смотреть на воеводу как на местную власть, связать ее с местными интересами и 2) стремление перенести на нее свое старинное право призыва, признания и отвержения княжой власти.
Но, прежде чем присматриваться к этим явлениям, обратим внимание на положение наместников-представителей великокняжеской власти в землях-аннексах. Утверждаясь в отношении к той или иной земле, великокняжеская власть вступала в наследие прежней местной удельной власти. Великий князь был князем Жмудской, Витебской, Полоцкой и т. д. земель. Его значение как местного князя выражалось между прочим в том, что он имел в каждой земле и свое господарское хозяйство.
Основной единицей такого хозяйства были господарские дворы, к которым тянули дворная пашня и ряд угодий. Конечно, характер элементов княжого хозяйства эти земельные имущества сохраняли, пока были «держаны на господаря», а не расходились на раздачу «в держания» разным лицам на тех или иных условиях.
То же непосредственное овладение частями территории с целями либо хозяйственной эксплуатации, либо, по крайней мере, имущественного распоряжения (как источника материальных средств для достижения финансовых, военных и административных целей путем раздачи их в «держания» под условием платежей, повинностей, служб) достигалось: 1) правом княжой власти на выморочные («спадковые») имения, причислявшиеся к добрам господарским, 2) конфискациями, 3) приобретениями частноправового характера — завещаниями частных лиц в пользу господаря, покупками и т. п. {78}
Западная Русь не знает общих, последовательно проводимых ограничений господарского землевладения, какие встречаем, например, в договорах Великого Новгорода с князьями. Борьба земель с развитием вотчинного землевладения и вотчинного хозяйства господарского имела и тут место, но приняла особые формы и никогда не достигала такой категоричности, как в новгородских отношениях.
В привилее Жмудской земле 1492 г. встречаем ограничение господарского землевладения statu quo ante: «дворы наши новые, у их поветех не мають быти через нас будованы, одно оные дворы, мають, были направованы и будуть тыи, которыми были у часу князя Витовта». В других привилеях (Полоцк, Витебск, Смоленск) находим отрицание права великого князя на выморочные имения: «в беззатщины и в отмерщины… не маем вступатися». Конфискации мало имели значения на практике не только потому, что постепенно потеряли характер государевой опалы и были введены в законные рамки, но и потому, что на практике применялись много реже, чем допускались законом, да и применялись чаще как временная кара с возвратом в порядке помилования.
Наконец, «спадки» по завещаниям — в большинстве случаев орудие борьбы с княжатами в форме «принудительных записов», как и в Московском государстве, составляют явления единичные, хотя «спадки» бывали очень крупных размеров. Другие ограничения носят особый и более сложный характер, обусловлены стремлением местных панско-боярских обществ ограничить вотчинную власть и произвол великого князя в пользу не столько политической свободы земли, сколько своих сословных и землевладельческих интересов. И земская жизнь западнорусских земель не развилась до «народоправства». Не будет преувеличением сказать, что в ней незаметно и тенденции к тому {79} .
Руководящую роль в этой земской жизни играет именно местное панство и боярство. Класс землевладельческий и административный, можно сказать, он и не был заинтересован в уничтожении права распоряжения местными земскими земельными имуществами со стороны господарской власти. Ему важно было лишь, во-первых, «сузить понятие выморочности, распространяя право наследования на широкий круг proximiores» [81] , не ограничивая его лишь ближайшими родственниками наследодателя (общеземские прявилеи 1413 и 1457 гг., областные киевские, полоцкие, жмудские), и, во-вторых, сохранить за землями, попадавшими в руки господаря, значение фонда для пожалований и держаний с преимущественным или исключительным правом на них местного панско-боярского класса.
81
родня.
Подобная регламентация назначения тех или иных «господарских» земель, хотя бы в форме простого обещания великого князя, имела большое значение в развитии государственного права Литовско-Русского государства: она вела к раннему зарождению различия между собственно-личным господарским землевладением и государственными имуществами, «земскими». И Довнар-Запольский любопытно освещает вопрос, толкуя обещание великого князя не вступаться в витебские, полоцкие, смоленские «беззадщины» и «отумерщины», как норму, не нарушающую права господаря распоряжаться выморочными имениями путем раздачи их новым владельцам из местных панов. Так примиряет он кажущееся противоречие этой нормы с фактом неоднократной раздачи «спадковых» имений в этих областях по грамотам господарским {80} .
Практика эта не встречала возражений:
«так, — заключает Довнар-Запольский, — комбинировались права земли на выморочные имения и право господаря на распоряжение ими» {81} .
Задача местных обществ (точнее, их влиятельных элементов) была в том, чтобы земельные имущества не «выводились из воеводства», из оборота местного служилого землевладения путем ли отдачи сторонним людям, путем ли приобщения к господарскому дворному хозяйству.