Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв.
Шрифт:
Аристократический характер Свидригайловой партии еще более подчеркнут присутствием в ее рядах литовских князей и панов: братья Лигвеньевичи, Корибут, князья Гольшанские, Монивид и Иван Монивидович, Гедигольд и др.; все это — литвины-католики, сторонники Свидригайла. Даже среди польского магнатства можно отметить симпатии к Свидригайлу в противовес Сигизмунду Кейстутовичу.
И тем не менее нельзя вполне отрицать своего рода национальный характер движения. Дело в том, что Городельским привилеем вопрос о положении панства в государстве оказался связанным с вероисповеданием, а тем самым и с национальностью представителей панско-боярского класса. Только для «fideis catholicae cultores» были доступны должности воевод и каштелянов, только для них открыт доступ в господарскую раду.
Основной же контингент
Это должно было придавать великокняжеской власти и ее представителям характер чужой, сторонней власти в землях-аннексах, и стремление этих земель иметь своего князя, опирающегося на местные силы и ими окруженного, естественно, сказалось как в предыдущей судьбе Свидригайла, так и в его положении после смерти Витовта, особенно после разрыва с Сигизмундом.
С другой стороны, память Сигизмунда Кейстутовича окружена в западнорусской летописной традиции, отразившейся в компиляции XVI в., так называемом списке Быховца, чрезвычайной ненавистью, опять-таки аристократических кругов, и прежде всего русских. Он-де
«сильные окрутенства чинил подданным своим, а звлаща над рожаем шляхетским, невинне их карал и мордерства над ними чинил, якие вымыслите могл, над всеми княжаты и наняты и рожаем шляхетским всех земель — литовских, русских и жомоитских».
Приписывая Сигизмунду Кейстутовичу политику чуть не в духе Грозного, летописец сравнивает его с Антиохом, Иродом и предком его Тройденом, называя его «окаянником». Замыслы его шли будто так далеко, что думал он «весь рожай шляхетский погубити и кровь их разлити, а поднести рожай хлопский, псю кровь». Опалы постигли Юрия Лигвеновича и Олелька Владимировича с сыновьями (Семеном и Михаилом).
Наконец, летописец приписывает Сигизмунду такой адский умысел: созвать общий сейм княжат и панят и всякой шляхты, чтобы всех их вырезать. Уже разосланы были призывные листы, но воеводы виленский и трокский, Довгирд и Лелюша, узнав, в чем дело, призвали к себе князя Чарторыйского и втроем решили «князя Сигизмунда о смерть приправити», а Вильно и Троки передать Свидригайлу {98} . Исполнителями заговора являются князь Александр Чарторыйский, удельный князь с Волыни из земли Луцкой, «ritus et generis ruthenici» [82] , no свидетельству Длугоша, и Скобейко киянин. Сигизмунд был убит в вербную неделю 1440 г. Это явно дело партии Свидригайла среди литовских панов и русского княжья. К нему уезжают братья Чарторыйского (сам же князь Александр уехал в Москву и был в Пскове наместником).
82
«русский по вероисповеданию и по крови»; Длугош, Opera omnia, т. XIII, стр. 619.
Все эти данные рисуют положение Свидригайла как вождя русских княжат и панят, причем сторонники у него были и среди панов литовских, видимо, тех, кто подобно Довгирду, бывшему наместнику на Подолии, составляли партию противников инкорпорации литовско-русских земель в состав Польского королевства.
Что касается Сигизмунда, то его выдвинула партия, более подчинившаяся польскому влиянию, более дорожившая унией. С его провозглашением на великокняжеский престол связаны два важных акта 1432 г. Первый подтверждал унию с признанием за Ягайлом верховной великокняжеской власти на Литве и обязательством не принимать королевской короны без воли королевской.
Подольскую землю Сигизмунд уступал короне Польской «со всеми городами, замками и областями» от имени своего и своих преемников, уступал и спорные пограничные волынские волости. Волынь он сохранял пожизненно, а по его смерти все великое княжество со всеми землями должно было перейти к королю и короне Польской; «duces magni per utramque partem pro tempore eligendi [83] — так называет грамота Сигизмунда возможных его преемников, отчетливо устраняя вотчинную наследственность, которая, напротив, подчеркнута по отношению к Ягайле. Он дает Сигизмунду, принимая его «in partem solicitudinis suae», «magnum ducatum terrarum suarum Lithvaniae et Russiae, ceterorumque dominiorum ducatus predicti et sua bona paterna, videlicet Vilnam et alia bona ad ipsius patrimonium spectantia — de manu sua» [84] .
83
«великие князья должны избираться, когда придет время» обеими частями»; «Supplementum ad historica Russiae monumenta», № 217.
84
«в участники своих забот», «великое княжество своих литовских и русских земель и прочих владений вышеназванного княжества и свои вотчинные имения, т. е. Вильно и прочие имения, принадлежащие к его вотчине, из своей руки».
Характерно особое упоминание о Волыни с обязательством для Сигизмунда давать ее в державу не иначе, как обязав наместника присягой и присяжной грамотой: «Quod… pro nobis fideliter tenebit et post decessum nostrum, nulli… nisi praefato fratri nostro, domino regi ac filiis suis, vel coronae Regni Poloniae, assignabit» [85] . И тут судьба Вильно отделяется от судьбы остальных составных частей Литовско-Русского государства, хотя и определяется почти вполне аналогично.
85
«Что… будет держать ее верно в отношении к нам и никому после нашей смерти не передаст ее, кроме вышеназванного брата нашего, господина короля, или его сыновьям или короне королевства Польского».
Так была заново подтверждена уния. Но нет уже речи об инкорпорации. Идея унии выступает чище и рельефнее.
Другой акт того же 1432 г. рассматривается часто как акт чрезвычайной важности, которым русские князья, паны и бояре уравнивались в правах с католиками-литовцами. С этим привилеем связан целый ряд странностей. Во-первых, выдают его не король Ягайло и не великий князь Сигизмунд, а польские послы, отправленные для заключения нового акта унии. Подтверждения его со стороны Ягайла нет. Впрочем, это само по себе не так еще важно, так как через 1 1/ 2года Сигизмунд, в 1434 г., выдал от себя привилей, повторивший содержание акта 1432 г. Но в чем его содержание?
Привилей как бы разъясняет старые тексты, коими князьям, шляхте и боярам литовским даны права и привилегии, подобные тем, какими пользовались поляки, в том смысле, что они распространяются и на русских князей, бояр и шляхту русскую, которая, «как казалось», была до того исключена из этих преимуществ. Но речь идет о частно-правовых преимуществах, а не о том основном праве, которое всего больше имело значения, — о праве на занятие должностей.
Отношение Любавского к оценке этих актов двойственно. С одной стороны, само возвышение Сигизмунда он объясняет как реакцию литовского панства, которому возвышение русского княжья и русских панов стало угрожать потерею господствующего положения.
С другой стороны, привилей 1432 г. он считает актом, который устранил различие между литвинами и русскими по отношению к занятию должностей, «хотя, — говорит он, — в привилее прямо не указывалось на это, но это разумелось само собой, так как ведь сказано, что principes, nobiles et bojares Ruthenorum будут впредь пользоваться теми самыми правами, какими пользуются principes, nobiles et bojares Lithvaniae. Ho ведь эти права перечислены все, кроме права на должности, а чтобы столь важное право «разумелось само собой», допустить никак нельзя» {99} .