Ливень
Шрифт:
Нонна Петровна, не раздеваясь, присела к столу. Задумалась. Конечно, сегодня ей невесело! Разве так она встречала раньше свой день рождения — двадцать третье марта!..
Катя раздумывает, что делать. В доме тишина. И за окнами непривычно тихо. Нет ни звона, ни гудков. От прежних знакомых звуков осталось одно тикание будильника. Да нет, и оно изменилось… В городе будильник был почти немым, а здесь он звонко, будто роняя капли, отмеривает минуты. Почти два часа дня.
— Мамочка, можно я погуляю? — спрашивает Катя.
— Да, да… — рассеянно
Катя выбегает за калитку.
Отец говорил, что к нему в РТС надо идти вот этой дорогой — через горку и лес.
3
Вчера отец сказал: «Обязательно достанем цветов. Чтоб всё было, как прежде! От нас ходят машины в район, и я попрошу, чтобы мне купили букет». Так что не одна Катя старается нынче, но и отец и тот неизвестный шофёр, что поехал в районный городок.
Пока отца не направили из города работать в РТС, делать подарки было легко и просто. Двадцать третьего марта Катя с отцом шли в цветочный магазин и выбирали большой букет живых цветов — мимоз. Правда, Кате они не очень нравились. Мимозы были какие-то седые и словно сделанные из проволоки. Но маме они доставляли такую радость, что Катя, в конце концов, тоже привыкла к ним и тоже стала при случае говорить, что обожает цветы и не может без них жить…
Да, в городе всё было легко и просто. Не то, что здесь…
Катя поднимается на горку. Отсюда хорошо видна вся деревня — ровный порядок изб, сады, тропинки к речке. По одной из тропинок кто-то двигается, несёт вёдра. Катя догадывается, что это мама.
Отсюда мама кажется до того маленькой и хрупкой в своём городском узеньком пальто и шляпке, что просто непонятно, как она не согнётся под тяжёлым коромыслом.
У Кати щиплет в носу от ласки и жалости. Она поворачивается и скорей бежит по дороге.
Ничего! Сегодня всё-таки будет мамин день рождения, и цветы тоже будут…
Мартовское солнце пригревает совсем по-весеннему. Покуда Катя шагает до лесной опушки, она успевает расстегнуться и снять варежки — до того жарко.
Но в лесу прохладнее. Дорога здесь ещё не подтаяла, снег на ней хрусткий. А в тени под деревьями держится зимний холодок, сразу опахивающий лицо.
Но Кате некогда это замечать. Она торопится и всё чаще и чаще похрупывает по снегу валенками.
Неожиданно дорога разветвляется на две. Катя останавливается и нерешительно топчется на месте. Вот ещё беда! В городе прочла бы название улицы или спросила бы у прохожих. Очень просто. А тут?
Из-за поворота доносится гудение, лязг и рычание мотора. Из чащи выныривает гусеничный трактор и, вешая на придорожные кусты рваные тряпочки дыма, быстро катит к опушке.
Катя веселеет — ага, вот где дорога в РТС! Чтобы дать машине пройти, она сбегает на обочину.
И вот удивительное дело — снег не проваливается! Он чистый, никем не примятый, но держит прочно, прямо как пол! Катя никогда не подозревала, что на свете бывают такие диковинки. Она даже наклоняется и трогает пальцами шершавую, будто солью присыпанную, снеговую корочку. Пожалуй, тут можно и на коньках кататься!
Она очень радуется, что сделала такое открытие. Ведь теперь можно идти не по ухабистой дороге, которая то и дело петляет, а прямиком по лесу, и до РТС доберёшься скоренько.
И в самом деле, через несколько минут Катя уже далеко от развилки дорог. Она обходит косые сугробы, пробирается между кустами, пролезает под ветками.
Огибая низкорослый ельник, Катя вдруг чувствует, что снег под валенками проминается. Неужели тут он слабее, чем на опушке?
Кате удаётся сделать ещё шаг, другой, а потом сразу, будто внизу кто подрубил, она до плеч проваливается в снег.
4
Руки покалывает сотнями иголочек — это снег забился в рукава. Попал он и в валенки, — ноги обжало холодными обручами так, что не пошевелить. Надо скорей выбираться!
Катя встаёт на цыпочки, кладёт руки на край снежной ямы и хочет вылезти наверх. Но напрасно. Снеговая корка рассыпается в прах, течёт из-под рук. Катя барахтается, рвётся дальше и дальше, но нет опоры, вокруг — зыбучая сухая вода. По-прежнему над снегом торчит одна голова Кати.
Понемножку становится страшно. Противно дрожат и слабеют коленки.
Катя оборачивается назад и пробует вылезти в другом месте. Она борется изо всех сил, потеряла варежки, сбила с головы шапку, — до них ли теперь!.. Надо выбраться, выкарабкаться!
С тонким шипением оползает, струится вниз снег. Всё глубже и глубже тонут ноги…
Сколько она барахтается, Катя не представляет себе. Она чувствует, что сил уже больше нет. Тогда она опускается на дно ямы и, запрокинув голову, смотрит вверх.
Небо очень высокое. Оно слепит глаза своей синевой.
В небе чернеют отточенные макушки елей, ветки сосен. Они затихли, застыли, замерли. Словно ждут.
Чужой, непонятный, притаившийся лес…
Глазам Кати становится горячо; ели и сосны вдруг растекаются, мутнеют; не закрывая лица, не двигаясь, Катя плачет.
— А я-то не пойму, где ревут?
Голос раздаётся так неожиданно, что Катя вздрагивает. Открывает глаза. Над ямой видны белые стёртые подошвы лыж, ноги в широких валенках, ватник. Санька Клепиков сбрасывает с плеч вязанку хвороста и приседает на корточки.
— Ишь ты, — говорит он одобрительно, — какую борозду пропахала. Давно увязла?
— И-х-и… Ага…
— А куда шла?
— В эртээс, к… папе…
— Ну? — удивляется Санька. — А я только что его видел. Ехал твой отец на машине, видно, в деревню, домой…
Катя недоумевающе поднимает лицо.
— Где?
— Да вон там! — Санька машет рукавицей. — На дороге из эртээс. Ты ведь заплутала, не в ту сторону пошла…
Катя роняет руки. Ей сразу делается холодно, пусто. Вот и всё. И мучилась, и старалась она, оказывается, совсем напрасно. Обидная горечь поднимается у неё в горле, губы дрожат.