Ливень
Шрифт:
— Ну ладно, — сказала мать. — Может, так и лучше. Пойдёмте. Где остановка?
Тимка ещё не успел нагнуться за чемоданом, как Женя подхватила его и понесла к площади. Чемодан был тяжёлым — Тимка таскал его с трудом, — но Женя шла сейчас прямо, легко, не напрягаясь, и чемодан будто плыл рядом с ней по воздуху.
— Пустите, — сказал Тимка, — я сам.
— Зачем же?
— Я сам.
— Пустяки! — В голосе Жени не слышалось ни ехидства, ни желания удивить. Одна только искренность и радушие. И глаза были ясны и
— Что ж ты, кавалер, — укоризненно и с каким-то сожалением сказала мать, — хоть помог бы!..
— Нет, нет, — откликнулась Женя, — это моя обязанность!
У автобусной остановки выстроилась нетерпеливая очередь, ссорились какие-то мужчины. Женя на секунду остановилась, затем прошла мимо всей очереди и встала у другой таблички, с надписью: «Посадки нет».
Подкатил автобус, пахнущий подгорелой резиной, все из него вышли, парень-кондуктор собрался дёрнуть за сигнальный шнурок. В это время Женя вскочила на подножку.
— Вы разрешите? — громко спросила она и, когда небритый, уставший кондуктор зло повернулся к ней, вдруг расцвела в улыбке, почти засмеялась, прямо и доверчиво глядя на него.
Кондуктор поморгал, потом улыбнулся тоже:
— Ха! Давай, только быстро!..
Они заняли места у окошка, на теневой стороне. Для всех, кто стоял в очереди, мест не хватило. Рядом с Женей, в проходе, тесно сгрудились какие-то одинаковые парусиновые старички, над головой у неё качались узлы и сумки. Наконец все разместились, притихли, и тогда Женя встала с диванчика.
— Садитесь, пожалуйста! — кивнула она ближнему старичку.
И опять, так же как и на вокзальной лестнице, все вокруг смотрели на неё, а она стояла непринуждённо, свободно, повернувшись к Тимке и матери, и автобусная теснота как будто не касалась её и не беспокоила.
— Вчера мы ездили за форелью, — рассказывала она вполголоса. — Если захотите, можно будет ещё съездить. Это интересно, вам понравится. А ещё все приезжие в горы ходят за орехами. По вечерам тоже скучать не будете: у нас рядом санаторий, а там все новые кино…
И, пока ехали несколько остановок, Женя успела рассказать о самых удобных пляжах, о погоде за минувший месяц, о том, что можно достать в магазинах и чего достать нельзя. Говорила она охотно, увлечённо, как говорят с давно знакомыми людьми. Тимка видел, что мать успокаивается от этой болтовни, веселеет, да и сам он мало-помалу перестал отводить глаза, когда встречался взглядом с Женей.
Дом, где им предстояло жить, и впрямь был удобен. На склоне горы, прямо в саду, белела чистенькая, словно игрушечная, коробочка, но, когда вошли внутрь, оказалось, что в ней два этажа, а комнаты светлы и просторны.
— У нас ещё четверо постояльцев живут, — сказала Женя, — но их редко увидите, они всегда на пляже. Нравится?
— Нравится! — с облегчением засмеялась мать. — Только где же хозяева? Вдруг они ещё не согласятся?
— Что вы! — Женя тряхнула головой. — Я всегда сама с отдыхающими договариваюсь… Мама уехала, а отец не вмешивается: он занят. Я сама всё делаю. Хотите сад посмотреть?
Сад тянулся вниз по горе, ступеньками, деревья росли тесно, и самые дальние сверху казались карликами. Между стволами была натянута проволока. Гривастый рыжий пёс бежал вдоль неё, позванивая кольцом. Заметив чужих, он круто свернул и кинулся наперерез.
— Салют! — сказала Женя так, будто ударила хлыстиком. — Нельзя, свои!
И громадный пёс вдруг приник к земле, сжался и пополз навстречу, извиваясь и так молотя хвостом, будто заколачивал гвозди.
— Овчар? — с завистью спросил Тимка.
— Ага.
— Чего ухо разорвано?
— Злой. — Она погладила спутанную шерсть под ошейником. — Такой злой пёсик!..
— С собаками дерётся?
— Я не позволяю. Мы с ним купаться ходим на море. И вообще он меня провожает. Знаете, хулиган может пристать, пьяные… А с ним удобно: все боятся. С дороги, Салют!
Пёс отскочил, и они спустились вниз по широким ступеням. В саду было влажно, как в бане, пахло то лимонами, то хлоркой, то преющим древесным листом. Ядовито-зелёные мандаринчики величиной с пуговицу кучками лепились на ветках.
— Много-то как! — удивилась мать. — И созревают?
— Конечно. Ещё молоденькие, недавно посадили. Тридцать шесть корней. А вот там гранаты, орех. Виноград не трогайте, его утром опрыскивали. А у забора наша с папой, копилка.
— Что — вот это?
— Ну да, лавр. В суп кладут листья, знаете? Ни какого ухода не нужно, а осенью сдаём по десять рублей за килограмм. Прямо копилка!
Сад Тимке не очень понравился: ни зелёной травы, ни цветов, ни птиц, и хоть прибрано везде, а всё равно почему-то вспоминается строительная площадка с её разрытой землёй и мусором. А Женя, видимо, садом гордилась. Она вела всё дальше и дальше, показывая каждый уголок. Похвалилась даже аккуратной поленницей дров и новым забором, который они сколотили с отцом своими руками.
Салют, наверное, очень стосковался по людям: давясь, он танцевал на дыбках и натягивал проволоку. Тимка несколько раз оглядывался: было странно видеть громадного пса, безмолвно и неуклюже переступавшего на задних лапах.
— Ну вот, — сказала Женя, когда они вернулись в дом, — теперь вы знаете, что у нас везде порядок. И вы, пожалуйста, соблюдайте. Это же нетрудно… — и вновь улыбнулась.
В полдень пришёл её отец, молчаливый, толстый, обрюзгший, поздоровался с Тимкой и матерью, но ни о чём спрашивать не стал. И, когда мать протянула ему деньги за жильё, буркнул:
— Дочке, дочке!
— Она хозяюшка у вас! — польстила мать. — Такая хозяюшка!..
Он глотнул, будто что-то кислое выпил, поморщился и, не ответив, ушёл в сад.