Лодки уходят в шторм

Наджафов Гусейн Дадаш оглы

Все поднялись.

— До скорой встречи, товарищ Нариманов! — Бакинцы один за другим попрощались за руку с Наримановым и Исрафилбековым.

В тот же день состоялось расширенное заседание Реввоенсовета.

— Товарищи, — поднялся председатель РВС Мехоношин, — слово для важного сообщения предоставляется товарищу Кирову. Прошу, Мироныч!

Киров стремительно направился к трибуне, на ходу извлекая из бокового кармана бумаги.

— Товарищи, позвольте зачитать вам отрывок из перехваченной нами разведсводки деникинского агента, штабс-капитана Чернышова из Баку от четвертого апреля сего года. „На Баилове англичанами возводятся укрепления, причем готовы две бетонные площадки для тяжелых орудий, могущих действовать в сторону моря и города. Из этих данных нужно предположить, что: 1) англичане хотят

сидеть в Баку долго и крепко; 2) предстоящий курс политики их будет еще прямолинейней в смысле колонизаторских приемов…“ Киров внимательно оглядел молчаливый зал. — А вот что буквально через два дня, шестого апреля, сообщала газета „Жизнь национальностей“: „По распоряжению англичан в Баку на всех улицах прибили таблички с их названиями на английском языке. Привезли они с собой и полицию. На всех перекрестках теперь стоят английские бобби. Генерал Томсон распорядился даже открыть курсы для обучения английских полисменов русскому языку. Словом, устраиваются надолго. В то же время они стараются вывезти из Баку все, что только возможно. Все запасы нефти и бензина выкачиваются англичанами в Батум и вывозятся морем. Уже вывезено более 15 миллионов пудов нефти. В бесконтрольном же распоряжении англичан находятся железная дорога, все фабрики, заводы, нефтяные и рыбные промыслы. Так хозяйничают англичане. — Киров снова обвел взглядом зал и продолжал: — Положение бакинского рабочего класса крайне тяжелое, а террор англичан все еще продолжается. Англичане назначили публичную казнь над несколькими осужденными по законам поенного времени. Устроены были две виселицы и земляной вал для расстрела, и только благодаря ходатайству азербайджанского парламента и русского национального совета полковник отменил публичную казнь, а смертный приговор приведен в исполнение за городом“. — Киров отложил газету, подергал узелок галстука, словно воротник душил его. — Но, товарищи, ни потеря славных вождей, ни террор англичан и их мусаватских холуев не в силах сломить волю бакинского пролетариата! Третьего дня к нам прибыли товарищи из Баку, и, представьте, на утлом рыбачьем паруснике! — Киров указал рукой в сторону Кожемяко и Сарайкина, сидевших в первом ряду, те поднялись и повернулись к залу, загремевшему приветственными рукоплесканиями. — Рыбница из Баку — первая ласточка, заставляющая нас подумать о создании особой морской экспедиции для регулярной связи с Баку. Об этом нас просит Бакинский комитет партии, Кавказский краевой комитет. — Киров высоко поднял над головой письмо, демонстрируя его присутствующим.

— О чем пишут? — раздались голоса.

— Бакинцы просят нашей помощи. В Баку создалась взрывоопасная обстановка, чреватая вооруженным восстанием пролетариата. Рабочие предлагают Бакинскому комитету партии провести Первого мая всеобщую стачку, основными требованиями выдвигают улучшение материального положения, изгнание английских оккупантов, установление дипломатических отношений и торговых связей с Советской Россией!

Киров под аплодисменты прошел на место. Начались выступления. Слово предоставили и Кожемяко и Сарайкину — всем хотелось услышать о бакинских делах из уст очевидцев, подольше поглядеть на людей из оккупированного англичанами Азербайджана. Реввоенсовет разработал меры помощи Баку и доставки нефти в Астрахань. Решено было немедленно послать в Баку опытных военных и партийных работников. Наметили и кандидатуры. Руководство всей зафронтовой работой поручили Кирову.

В полночь Киров вернулся к себе в кабинет, набросал на листке несколько фамилий и вызвал секретаря.

— Товарищ Шатыров, принеси мне, пожалуйста, дела этих товарищей.

Вскоре Шатыров подал Кирову четыре папки — личные дела Ульянцева, Лукьяненко, Дудина и Топунова. Киров познакомился с этими работниками в Астрахани. Два месяца — срок небольшой, чтобы достаточно хорошо узнать человека. Но Киров видел их в деле, в дни мартовского мятежа. Хорошую характеристику им дали председатель РВС XI армии Мехоношин, председатель губкома партии Лазьян и командующий флотилией Сакс.

Но прежде чем вызвать рекомендованных на беседу, Киров решил еще раз просмотреть их дела.

„Топунов Александр Григорьевич (партийный псевдоним Козлов), член губкома партии, бывший офицер-артиллерист…“ „Хороший специалист!“ — улыбнулся Киров, вспомнив, как в дни мятежа Топунов одним, точно рассчитанным выстрелом подавил пулеметное гнездо на церковной колокольне.

„Лукьяненко Анатолий Федорович (партийный псевдоним Ян Кредо). В прошлом — токарь бакинского нефтезавода…“ „Бакинец, — отметил про себя Киров. — Сотрудник трибунала XI армии…“

„Дудин Иван Григорьевич (партийный псевдоним Донов), моряк, служил на Балтике и на Каспии, избирался членом бакинского Совета, был председателем мойкинского Совета на Кубани, комиссар партизанского отряда Жлобы…“ „Вполне подходящая кандидатура!“ Киров отложил папку и раскрыл последнюю.

„Фамилия, имя, отчество. Ульянцев Тимофей Иванович (Отраднев).

Год и место рождения. 1888 г., село Волоканское Орловской губернии.

Социальное происхождение. Из батраков.

Партийность. Член РСДРП (б) с 1908 г.

Образование. — …“

„Какое образование у батрака? — усмехнулся Киров. — Жаль отпускать Ульянцева. Крупный работник. Лично известен Ленину…“

Киров захлопнул папку, погасил настольную лампу, устало потер глаза.

За окном брезжил рассвет.

8

За окном светало. Таня вздрогнула и проснулась. Ей снились какие-то кошмары, но что именно, она не могла теперь вспомнить. Приподнявшись на локте и подперев ладонью голову, она с любовью засмотрелась на спящего мужа. „Сын будет похож на него“, — с нежностью подумала Таня. Вчера она поняла, что ждет ребенка, но еще не сказала об этом Тимофею. Не успела. Как всегда, он пришел с работы поздно ночью. Таня была уверена, что родит мальчика. И теперь смотрела на Тимофея, стараясь представить себе, как будет выглядеть их сын. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, убрала прядку мягких волос, упавших на высокий, сжатый в висках лоб, провела пальцем по его пышным усам, прикрывавшим большой рот. Нижняя губа чуть обиженно оттопыривалась. „Ой, а если девочка? Он же некрасивый! Скуластый, щеки запавшие. А нос какой широкий! За что я полюбила его?“ — улыбаясь, подумала Таня.

„Сейчас уйдет и опять до ночи…“ Только успела Таня это подумать, как Тимофей заворочался в постели и вскочил. В его больших темных глазах мелькнуло беспокойство: „Не проспал?“ Посмотрел на часы, сел на краю кровати, погладил сильной рукой коротко остриженные волосы жены. Его лицо озарилось по-детски застенчивой улыбкой, которая покорила Таню с первого дня знакомства. Эта улыбка и добрый взгляд больших, умных глаз преобразили его некрасивое лицо, придали ему симпатию и обаяние.

— Пора мне, Танюша, — сказал Тимофей, поднимаясь.

— Ой, что же я! — Таня проворно вскочила. — Сейчас чаю согрею. С вечера бурачок сварила. Чудом достала, — говорила она, хлопоча на кухоньке.

„Бурачок!“ — усмехнулся Ульянцев. Ему живо представился высокий, черный, с глазами навыкате офицер на крей-серо „Россия“ лейтенант Бурачок. Матросы называли его Дурачок. Трудна была матросская жизнь, а такие офицеры, как Бурачок, превращали ее в сущий ад.

В шесть утра, едва горнист протрубит побудку, Бурачок тут как тут. Ходит по кораблю, придирается к пустякам и, засучив рукава, бьет матросов по лицу:

— Как смотришь, болван?

Наказанному полагалось в свободное время, после обеда и ужина, отстоять штрафные часы на шкафуте (часть верхней палубы) с ружьем, навытяжку, с тяжелым, набитым тридцатью килограммами песка ранцем за спиной. Пятки вместе, носки врозь, и не шелохнуться, иначе пучеглазый Бурачок отправит в карцер на хлеб и воду. А карцер — железный темный ящик с узкой деревянной доской вместо койки.

Бурачок так и сыпал наказаниями. Не успел вовремя свернуть и зашнуровать пробочный матрас подвесной койки — шкафут! На молитве плохо читал „Отче наш“ — шкафут! Мазнет пальцем в белой перчатке по меди, — если палец потемнеет, шкафут!

Штрафной список зачитывался за обедом. И матросы горько шутили:

— Шкафут и карцер на второе!

К Ульянцеву Бурачок не отваживался придираться, сдерживался.

Призванный на флот в 1909 году, Ульянцев не сразу попал на крейсер „Россия“. Сперва — год муштры на берегу в Кронштадтском 1-м Балтийском флотском экипаже, потом — занятия в учебно-минном отряде, „электроминке“, как называли его моряки, служба на минном заградителе „Онега“ и в команде траления, и наконец — машинист 2-й статьи ступил на палубу „России“.