Лодки уходят в шторм

Наджафов Гусейн Дадаш оглы

Решили идти к форту, но, не заходя в форт, лечь курсом на Астрахань.

Так и сделали. Поутру миновали форт и пошли на Астрахань.

После полудня, когда берег скрылся из виду, погода резко переменилась. Ветер мгновенно стих, небо очистилось, море позыбило и заштилило. Еще недавно такое грозное, ревущее, вздыбленное, теперь оно лежало тихое и спокойное, нежась под лучами солнца, — даже мелкая рябь не пробегала по его тусклой зеркальной глади.

Паруса обвисли, как тряпки на просушке, и лодка беспомощно остановилась.

— Уже пришли? — высунулся

из люка Сергей, отдыхавший после дежурства.

— Хе! — хмуро усмехнулся Кузьма. — Штиль!

— И надолго это?

Кузьма послюнявил палец, подержал его, подняв кверху, и неохотно ответил:

— Кто его знает? Может, на день, может, на два, а может, на неделю… Вон салаги загорают. Ступай и ты… — И он кивнул на бак, где двое молодых матросов, раздевшись по пояс, подставили спины ласковому вечернему солнцу.

Кожемяко и Сарайкин сидели на корме. Оба были встревожены и пристально всматривались в горизонт, затянутый полупрозрачной хмарой. Где-то там, впереди, проходил траверз Порт-Петровск — Гурьев, по которому курсировали военные корабли и грузовые транспорты белогвардейцев, где крейсировали сторожевые корабли, блокировавшие северную часть Каспия и подступы к дельте Волги, — самый опасный участок пути.

На востоке показался дымок, а вскоре стали видны очертания судна.

— Предупреди ребят, — сказал Кожемяко и с ловкостью кошки вскарабкался на мачту, уселся на рее. Козырьком приставив ладонь к глазам, он долго всматривался в даль.

— Транспорт, — с облегченном сказал он наконец.

Меж тем быстро смеркалось. Южное небо почернело, на нем засверкали первые звезды. Спустя некоторое время транспортное судно, сияя огнями, прошло на виду у рыбницы. На судне или не заметили рыбницы, или не обратили на нее внимания.

Рыжий Кузьма мелко перекрестился:

— Фу, господи, пронесло!

Еще сутки пришлось рыбнице „баладаться“, как говорил Кузьма, а людям — напряженно ожидать, что вот-вот из-за горизонта появится вражеский корабль и налетит на рыбницу, как коршун на зайца. Но, видимо, Нептун благоволил к ним, все обошлось благополучно…

6

На одиннадцатые сутки пути рыбница подошла наконец к дельте Волги. Она растеклась здесь множеством крупных и мелких рукавов, протоков, ериков и затонов, рассекающих сочные луга с черными зарослями высокого камыша по берегам — „крепями“ и „чернями“. Над водой и камышами носились стрекозы и тучи комаров. При виде их Сергею вспомнилась Ленкорань.

Никто из экипажа рыбницы не бывал на Волге, кроме Сарайкина, но и он не знал фарватера дельты, и немудрено, что вместо главного русла они попали в мелкий Бахтемировский рукав. Пройдя несколько километров, рыбница оказалась на мели. Экипажу не оставалось ничего другого, как сойти на берег и, подобно бурлакам, тянуть рыбницу бечевой. Командовал „бурлаками“ Кузьма, который имел немалый опыт в этом деле.

Когда поравнялись с селом, взобравшимся на бугор, Кожемяко скомандовал:

— Стоп машина! Ложись, братва, отдыхай! — и зашагал в сторону села, разузнать, где они и как добраться до Астрахани.

Как ни сожалел вначале Кожемяко, что взял на лодку „салаг“ и Сергея, теперь он с уважением и благодарностью думал о них. Стойко перенесли они трудности необычного рейса. Из таких ребят выйдет толк!

Кожемяко шел по зеленому лугу, под ногами чавкала мокрая земля. Он смотрел на село на вершине бугра и невольно подумал: „Вот будет дело, если власть захватили белые!“ Ходили слухи, будто в марте в Астрахани белые подняли крупный мятеж.

Размышления Кожемяко прервал нарастающий стук мотора. Он оглянулся и увидел катер, стремительно несшийся к рыбнице. Кожемяко поспешил обратно.

О катера на палубу рыбницы спрыгнул картинный матрос в бескозырке, но без лент, в кожаной куртке, с маузером на боку. За ним последовали еще четыре матроса, обвешанные гранатами, с винтовками наперевес.

— Кто такие? — грозно спросил матрос в кожанке.

— Свои, братишки, свои! — радостно воскликнул Кожемяко, разглядев звездочку на бескозырке главного и не столько отвечая на его вопрос, сколько ободряя и успокаивая товарищей.

— Документы! — потребовал главный, подозрительно разглядывая заросшие, изможденные лица.

— Нет документов… То есть, имеются, конечно. Вези нас к высшему начальству… К самому командующему… Из Баку мы! — торопливо заговорил Кожемяко.

— Чего?! — грозно придвинулся главный. — Из Баку? Брось дурочку валять! Командующего им подавай! — Он внимательно посмотрел на китель, в который переоделся Сарайкин. — Сразу видать, кто вы есть, ваши благородия. А ну, братва, обыскать контриков!

Матросы кинулись к „контрикам“, ощупали их, заставили вывернуть карманы, спустились в кубрик, перерыли его и доложили „кожанке“, что ничего подозрительного не обнаружено.

— Ладно! Заводи буксир! Сдадим в ЧК, там разберутся…

Кожемяко и Сарайкин кивали, улыбаясь, Сергей и матросы наблюдали за происходящим с нескрываемым любопытством, а Кузьма недовольным и хмурым тоном попросил:

— Махорки бы дал, комиссар…

— Махорки тебе, бандитская харя? — съязвил главный. — А ты у председателя губчека попросишь, у товарища Атарбекова. Он у нас тоже рыжий. Он тебе даст прикурить…

Матросы дружно расхохотались.

— Чего гогочете? — напустился на них главный. — Федотов, загони их в трюм. И гляди у меня! Сбегут — голову отвинчу!..

Катер взял рыбницу на буксир и ночью пришвартовался у борта крейсера „III Интернационал“, в Оранжерейном затоне.

Кожемяко подняли на борт крейсера. Разбудив вахтенного командира, „кожанка“ доложил ему, что задержал подозрительных лиц без документов, но пролетарское чутье подсказывает ему, что это контрики — диверсанты.

Кожемяко ввели в каюту. Вахтенный сидел на смятой койке, недовольный тем, что его разбудили.

— Ну? — неприязненно спросил он, оглядывая Кожемяко.

Кожемяко снял телогрейку, подпорол подкладку, вырвал из-под нее рваный лоскут белой материи и протянул вахтенному. Тот с трудом прочел полустертую машинопись: