Лопе де Вега
Шрифт:
Стоит ли уточнять, какие чаяния питал епископ Авильский относительно церковной карьеры своего талантливого протеже, которому он открыл доступ в университет Алькала-де-Энарес. Лопе сам это призн'aет, когда напишет в своей «Филомене»: «Сколь ни старались там сделать из меня священнослужителя, я сей участи благополучно избежал».
Хотя университет Алькала-де-Энарес и называли также Комплутенсе из-за того, что сам город был основан римлянами и носил тогда название Комплутум Траяна, то все же напрасно в развалинах старого города или в тиши дворцов и монастырей, среди монументальных зданий с еще сохранившими красоту фасадами, за которыми скрываются внутренние дворики-патио и покинутые амфитеатры, стали бы мы искать следы далекого славного прошлого и знаки великой судьбы. Этот город с его университетом был прежде всего блестящим центром гуманизма, гуманитарных знаний, и в первую очередь стоит упомянуть, что он стал местом создания ценнейшего документа: по инициативе кардинала Сиснероса была издана многоязычная Библия, над которой совместно трудились Антонио де Небриха и Диего де Суньига. Гуманитарные науки расцветали там благодаря преподаванию древних языков и истории Античности, и если сама наука, опыты и вообще структура преподавания еще несли на себе отпечаток Средневековья, то соперничество умов, выражавшееся в азартной борьбе между разными колледжами, способствовало получению все новых и новых знаний, университет был своеобразным горнилом, где выплавлялись мысли, где умы уже открывались навстречу идеям грядущей эпохи барокко,
Не опасаясь допустить ошибку, можно смело утверждать, что Лопе в университете значительно приумножил тот капитал знаний, что потом будет рассыпан по всем его бесчисленным произведениям. И если согласиться с тем фактом, который сегодня признают даже самые скептически настроенные и склонные к самым тщательным исследованиям критики, а именно что «Доротея» во многом является автобиографическим произведением, то мы сможем по достоинству оценить тот итог, что подводит автор в этой преисполненной как вымысла, так и правды драме о приобретенном в университете опыте устами ее главного героя: «В том возрасте, о котором идет речь, я проявлял трезвость и здравость рассудка, а также способность к постижению всех наук, но в особенности к сочинению стихов, так что все тетради служили мне черновиками для записи моих мыслей, и чаще всего я излагал их на латыни или на кастильском наречии. Затем я начал собирать книги на разных языках; после овладения основами греческого языка и глубокого изучения латыни я хорошо освоил тосканский диалект и стал изучать французский язык». Если при чтении этого текста, представляющего собой своеобразное подведение итогов, можно было бы высказать сожаление по поводу некоторой неполноты и отвлеченности сведений, продиктованных законами драматургического произведения, то следует все же обратить внимание на то, что Лопе оставляет здесь место для описания процесса совершенствования своих знаний и развития способностей, а также надобно заметить, что все его труды всегда подталкивали его к созданию поэтических произведений, ведь поэзия была средоточием всех его благоговейных чаяний. Из этого обзорного описания опыта, обретенного в стенах университета, не исключены и описания красочных праздничных зрелищ, которые разворачивались перед его взором и впоследствии будут представлены в виде чрезвычайно живых и живописных сцен в его комедиях; в его пьесах то тут, то там будут возникать образы крепких, здоровых, веселых юношей, облаченных в легко узнаваемые одеяния, то есть в традиционную «униформу» студентов золотого века Испании, в которой обязательными были широкополая шляпа и просторный плащ, скрывающий колет и воротник. Эти молодые люди повсюду бродили группами, они были веселы и оживлены, смелы, любезны, красноречивы, искусны в риторике и всегда готовы как отпустить самую неожиданную и остроумную шутку, так и парировать ее. Эти весельчаки пели и играли на гитарах, а в награду за серенады и комплименты им с балконов сыпались реалы и пистоли.
Никто не может нам запретить рассмотреть и возможность того, что Лопе, продолжая делать такие же открытия, какие он делал во время учебы в Королевском колледже иезуитов, теперь вместе со своими соучениками по университету мог принимать участие и в других развлечениях, в частности в представлениях бродячего театра, а ведь это была своеобразная удача для него, так как он мог сквозь призму собственных идей рассмотреть «при свете дня» драматургию, зажатую в тиски примитивности и грубости, парализованную слишком строгими правилами, драматургию, по канонам которой и сам Лопе прежде писал свои пьесы. И вот теперь он получил возможность сделать пока еще робкую попытку реформировать эти каноны… Вполне возможно, что Лопе, уступая просьбам друзей принять активное участие в забаве, сам поднялся на сцену. В некоторых пасквилях, в которых высмеивался уже ставший взрослым и знаменитым Лопе де Вега, говорилось, что он играл женские роли. «Когда он был комедиантом, — утверждали авторы, — еще до того, как он перешел к поэзии, ему доверяли роли дам». Действительно, вплоть до 1581 года, когда на подмостках театров Испании появились женщины, чье присутствие там было формально запрещено, роли девушек и женщин исполняли мальчики, у которых еще не произошла ломка голоса, и надо помнить, что Лопе в тот период был как раз в таком возрасте, так что вполне мог участвовать в спектаклях.
Короче говоря, учитывая исключительно высокое качество образования, которое давал студентам университет, перед Лопе де Вега открылись богатейшие залежи знаний, чем молодой человек, в котором так и кипели бурные страсти, не преминул воспользоваться, так же как и иными предоставившимися ему не менее богатыми возможностями наслаждаться щедротами культуры и развлечениями, а также завязывать новые связи с представителями самых разных слоев общества. Разумеется, он извлек из своего положения наибольшую пользу для себя. Он умел черпать сведения, знания и идеи отовсюду: из споров, и просто постигая разворачивавшуюся перед его взором жизнь. Но вдруг, словно оказавшись под воздействием суровой необходимости, принял решение все в своей жизни изменить. Вообще на протяжении всего жизненного пути Лопе будет попеременно оказываться во власти двух противоположных сил, двух крайностей: желанием исполнять свой долг и жаждой свободы, и борьба этих противоречий искушала его, чередование столь противоположных чувств и стремлений, соответствовавшее идее «совпадения противоположностей», получившей такое распространение в эпоху расцвета барокко, составляло основу его личности и сейчас заставило его решительно распрощаться с университетом, учебой, преподавателями и соучениками.
Почему Лопе покинул Алькалу? Он бросил учебу и вернулся в Мадрид, где жаждал предаться любовным волнениям и утехам; так начался для него период беспорядочных связей, терзаний, волнений, приключений, о которых до нас дошли некоторые сведения, но хронологию которых установить очень трудно. Если впоследствии, побуждаемый своим поэтическим даром, Лопе будет щедро изливать на бумагу подробности своих любовных похождений, то по отношению к своим первым опытам и встречам он будет очень сдержан и скромен. С большим трудом мы находим его случайные редкие признания в более поздних произведениях, и появляются они в них каким-то чудом, словно проскочив сквозь кружево времени без ведома автора, который ограничивается лишь намеком на пережитое любовное потрясение: «Некая женщина ослепила меня, соблазнила меня, да простит ее Господь». Лопе косвенно связывает с именем женщины, заставившей его пережить такое потрясение, свое решение покинуть колледж; зовут сию даму Марфисой. «…Один лишь взгляд на Марфису стал для меня достаточной причиной, чтобы бросить учебу», — пишет он. Так кто же была эта Марфиса? Быть может, как на то намекает Лопе в «Доротее», это была одна из его двоюродных сестер, вынужденная выйти замуж за другого, несмотря на любовь к Лопе? Или, как утверждает Хоакин де Энтрамбасагуас, это была некая Мария де Арагон, дочь и племянница пекарей, высоко ценимых при королевском дворе и живших на улице Вышивальщиков, около церкви Сан-Хинес, недалеко от дома отца Лопе? Как бы там ни было, именно для того, чтобы оказаться рядом с ней, Лопе пешком проделал по полям Новой Кастилии те тридцать километров, что отделяют Алькалу от Мадрида. Именно в Мадриде вскоре он узнает о внезапной кончине отца, случившейся 17 августа 1578 года. И тогда Лопе покинул Мадрид столь же стремительно и столь же тайно, как туда прибыл.
Почему же он вновь уехал? Если верить Энтрамбасагуасу, Лопе хотел избежать ответственности за последствия своих любовных похождений, каковые, видимо, были уже очень заметны, короче говоря, он хотел избежать официальной процедуры признания отцовства. А может быть, как утверждает Монтальван, Лопе на самом деле хотел бежать из атмосферы скорби и боли, охватившей
Весьма вероятно, что по прибытии в Мадрид Лопе познакомился с юношей, своим ровесником по имени Эрнандо Муньос, ставшим его «сообщником» во многих авантюрах. Экспансивные, пылкие, склонные к приключениям юноши быстро нашли общий язык и провели вместе несколько чудесных недель, о которых в зрелом возрасте будут вспоминать как о драгоценном наследии юности. Итак, судьба, дабы подготовить жизненный путь, следуя законам драматургии, похоже, устроила в первом акте встречу двух персонажей, один из коих только ярче подчеркнет своеобразие личности другого. Бесстрашные наделенные сильной волей юноши строили всяческие планы и подготовили все необходимое, чтобы совершить путешествие, о маршруте которого нам известно благодаря Монтальвану: «Они отправились в путь пешком и добрались до Сеговии, где купили за пятнадцать дукатов лошадь, затем добрались до Баньесы, а там и до Асторги». Нельзя не подивиться беспристрастности и сдержанности автора панегирика, обычно более склонного к гиперболизированным восторгам, в данном случае даже с каким-то поразительным спокойствием описывавшим то, что можно на вполне законных основаниях было бы назвать безрассудно-смелым предприятием или отчаянно-смелой выходкой. Действительно, молодые люди преодолели не менее восьмисот километров, сначала пешком, потом восседая вдвоем на одной лошади, и путь их лежал через поля, леса, поросшие вереском пустоши и болота. Кроме того, для этих двух юношей, почти мальчиков, настоящих «городских крыс», привычных только к условиям городской жизни и знавших сельскую жизнь (по крайней мере, это касалось Лопе) только по пасторалям Вергилия, это путешествие действительно было делом трудным и опасным. Город Асторга расположен в самой западной части Иберийского полуострова, и по сей день его окрестности рождают у удивленного путешественника чувство некоторой потерянности, поражают мощью своих диких пейзажей и производят впечатление какого-то затерянного уголка, края света. Великолепный город, основанный римлянами и приводивший в такой восторг Плиния, в XVI веке был всего лишь небольшим, довольно невзрачным и негостеприимным городом, чьи домишки лепились друг к другу вокруг замечательного кафедрального собора. Поэтому мы нисколько не удивимся, когда узнаем, что «молодые люди вскоре затосковали по дому и решили вернуться». Итак, они вновь отправились в путь, пересекая в обратном направлении равнины и густые леса, что лежат между Галисией и Леоном и что триста лет спустя будут наводить ужас на французских путешественников. Теперь они знали в этих краях и прямые, и окольные пути, а потому ехали то по дорогам, то по едва приметным лесным тропинкам и наконец добрались до хвойного леса, который хорошо запомнили; вдали они заметили высившиеся по обе стороны дороги скалы. От подножия горного массива, который им еще предстояло преодолеть, им внезапно открылся вид города Сеговии, вознесенного ввысь, к самому небу, словно орлиное гнездо. На самой верхней точке города возвышался алькасар, то есть укрепленный замок или дворец-крепость, чьи стены и башни были вырублены в скалах. Направляясь к городу, юноши увидели великолепный акведук, гигантское творение рук человеческих. Молодые люди поспешили в город и, оказавшись внутри, увидели, что он навевает меланхолию, ибо уж очень уныл и мрачен: дома знатных вельмож, построенные еще в Средние века, возвышались на узких и плохо замощенных улицах. Именно на одной из таких улочек молодые люди нашли то, что искали: лавку ювелира, «где они хотели обменять дублоны и продать цепочку». Наивная неосторожность стала причиной окончания их приключений и свободного бродяжничества. Ювелир, увидев, сколь ценны предложенные к обмену предметы, вообразил самое худшее и предупредил представителей правосудия, каковые выслали стражей порядка, те схватили юнцов и бросили их в тюрьму. Это был первый и далеко не последний тюремный опыт Лопе. Но, к счастью, первый опыт был кратковременным, ибо «судья, видимо, пребывавший в большом согласии со своим рассудком и совестью, а потому способный поверить в то, что и другой человек может быть в согласии со своим рассудком и совестью, осмотрел юношей, заметил и оценил их одеяния и манеры, выслушал показания каждого в отдельности, быстро пришел к выводу, что версии событий, высказанные ими, полностью совпадают, а следовательно, они говорят правду и что проступок их объясняется молодостью, а не злым умыслом. Потому судья отпустил их на свободу и вызвал альгвасила, каковой и сопроводил их до дому вместе с их дублонами и цепочкой».
Сегодня мы можем усмотреть в этом забавном приключении не только банальное желание избавиться от пут семейного принуждения и утвердить свою свободу и независимость, но прежде всего проявление наиболее характерной черты личности Лопе, а именно присущей ему как никому другому непоседливости, охоте к перемене мест. Это было первое путешествие будущего литератора, которое в его творчестве обретет название «Странник в своем отечестве», а затем, в период зрелости, воплотится в один из самых крупных его романов. Он выскажет в нем одно из своих главных чувств — любовь к родине, к Испании, и в особенности ярко покажет, что для него истинными приключениями были «приключения духа и сердца». Действительно, сей великий творец, чье поэтическое воображение не ведало границ, чья отвага в области литературы была воистину головокружительна и чья «любовная жизнь» пренебрегла всеми моральными запретами, практически не покидал пределов своей страны. Кратковременные «набеги», которые он совершал в чужие края (а именно на земли на границе с Францией), были всего лишь тайными поездками, предпринятыми во исполнение профессионального долга. К тому же те две военные экспедиции, в коих он принял участие, проходили на море, Лопе стоял на палубе корабля под испанским флагом и ни разу этой палубы не покинул. Итак, героем Лопе, знаковым, символическим героем, олицетворяющим его самого, станет паломник, страстный путешественник, задавшийся целью посетить все великие храмы и святилища, посвященные Деве Марии, расположенные на Иберийском полуострове, и этот его герой переживет самые невероятные, самые необычайные приключения в стиле Рокамболя, героя романов Понсона дю Террайля, и будет подвергнут самым ужасным и жестоким испытаниям.
Итак, после того как на пути Лопе была поставлена предопределившая его судьбу веха, которую его семья могла счесть за катастрофу, самим Лопе овладело добродетельное рвение. Он конечно же не вернулся в отчий дом на площади Пуэрта-де-Гвадалахара, где, кстати, все пришло в расстройство: Франсиска Фернандес дель Карпьо, став вдовой и увидев, что не может повлиять на сына, отошла от дел и поручила руководство мастерской своего покойного мужа Луису (Луи) Росиклеру, мастеру-вышивальщику, давно работавшему в ней и женившемуся на ее старшей дочери Изабелле. Сама Франсиска обосновалась в доме на улице Махадерикос (Кружевниц), где и прожила десять лет до своей смерти, последовавшей 22 сентября 1589 года. Лопе унаследовал этот дом, в котором никогда не жил, но квартал Виктория, где стоял этот дом, стал излюбленным местом действия его пьес, в особенности для свиданий влюбленных.
Существовали ли какие-то связи между Лопе и его матерью? Если она сама и не исчезла из его жизни, то, как это ни странно, воспоминания о ней очень быстро стерлись из всех произведений ее сына, словно были вымараны специально. Вероятно, было бы небезынтересно сравнить значение матери Лопе в его жизни с тем, какое положение образ матери занимает в его пьесах: как ни странно, этот образ практически отсутствует среди действующих лиц его произведений за исключением, пожалуй, лишь одной комедии и одного прозаического произведения, то есть «Доротеи», где мать играет достаточно важную, но, правда, весьма неблаговидную роль.