Лоренцо
Шрифт:
«С удовольствием. Похоже, это как раз тот проект, в котором я бы хорошо преуспела». Организация, книги и фотографии — три моих любимых занятия. «И я так впечатлена, что у вас тут есть библиотека. Такое чувство, будто я только что заглянула в замок Чудовища». Я тихо смеюсь.
«Ну, единственный зверь, которого ты найдешь в нашей библиотеке, — это Лоренцо», — усмехается Данте. «Обычно он работает там, а не в нашем кабинете».
Кэт заговорщически ухмыляется. «Вот совет от профессионала: если он станет очень ворчливым, его можно успокоить огромным куском карамельного чизкейка».
Данте
Я киваю в знак согласия и понимающе ухмыляюсь. О, я прекрасно знаю о привычке моей кузины есть чизкейки.
«Только потому, что ты не любишь сладкое». Кэт толкает его в ребра, и он скользит рукой вниз к ее заднице.
«Я люблю сладкое, котенок».
Она снова краснеет, как свекла, и я отворачиваюсь, разговаривая с Миком и осыпая его пушистую голову поцелуями, потому что его родители выглядят так, будто им скоро понадобится комната. Голос Кэт заставляет меня снова обратить внимание на нее. «В любом случае, бери книги там. Я добавила свой собственный специальный раздел», — добавляет она, приподняв одну бровь.
Я двигаю бровями. «О?»
«Тебе тоже нравится читать порно, Мия?» — спрашивает Данте с озорной ухмылкой.
Я закрываю уши Мика рукой, широко открываю рот и изображаю ужас от того, как его отец унижает меня и литературу, которая читает его мать.
«Это эротика», — настаивает Кэт.
«Мы читаем литературу с четырнадцати лет, и тогда впервые открыли для себя серию «Спящая красавица» Энн Райс», — говорю я в защиту лучшего жанра книг, когда-либо созданных.
«Литература». Он фыркает от смеха, и Кэт снова толкает его под ребра.
От остального разговора нас спасает Макс, вошедший в комнату. Он приветствует Кэт и меня, а затем смотрит на Данте. «Ты готов, compagno?»
Данте вздыхает. «Ненавижу братьев Штраус».
«Я знаю. Но если мы пошлем Лоренцо…»
Данте заканчивает предложение. «Мы будем неделями убирать кусочки мозгов с ковра казино».
Я сжимаю губы и прижимаю Мика немного крепче к груди. Кусочки мозгов? Неужели Лоренцо такой сумасшедший? Правда?
* * *
Знакомая мелодия фортепиано разносится по коридору, пока я приближаюсь к библиотеке, она становится все громче по мере приближения. Песня исполняется так красиво и завораживающе, что волосы на затылке встают дыбом. Только когда я стою снаружи комнаты, я понимаю, что это не запись. Кто-то на самом деле играет на пианино.
Лоренцо? Я прижимаюсь лбом к двери и слушаю, как мягкая мелодия становится громче и настойчивее, чем дольше он играет. Слезы текут по моему лицу, когда боль в нотах, сыгранных так идеально, омывает меня.
Рыдание застревает у меня в горле, и я не могу удержаться и открываю дверь. Поглощенный мелодией, он не слышит, как я вхожу. Его пальцы легко скользят по клавишам. Такой талант. Где он научился играть так красиво? Я смотрю на него, завороженно, чувствуя себя вуайеристом, вторгающимся в этот личный момент, но я не могу оторвать
Я вытираю слезу со щеки, и это движение, должно быть, предупреждает его о моем присутствии, потому что он прекращает играть и поворачивается ко мне.
Я подхожу к нему, заламывая руки. «Мне так жаль. Я не хотела тебя беспокоить, но Данте попросил меня разобрать книги и вещи твоей мамы. А потом я услышала, как ты играешь, и это было так красиво и…»
«Все в порядке», — ворчит он, пренебрежительно махнув рукой и закрывая крышку пианино.
«Ты играл великолепно».
Он не отвечает. Вместо этого он смотрит на меня так яростно, что мне кажется, я сейчас вспыхну.
«Играть Чайковского действительно трудно. Я пробовала», — добавляю я со слабым смешком.
Его глаза сужаются. «Знаешь эту мелодию?»
«"Полет лебедей"? Конечно. Это из самого известного балета».
Глядя вниз, он проводит рукой по бороде. «Это было любимое произведение Ани».
Я набираюсь смелости подойти поближе. «Где ты научился так играть?»
«Меня научила мама».
«Должно быть, она была хорошим учителем».
На его губах мелькает легкая улыбка. «Да».
«Тебе не обязательно останавливаться из-за меня. Я могу вернуться позже, или ты можешь играть, пока я работаю. Ты действительно играешь исключительно хорошо. Это было очень», — рыдание застревает у меня в горле, и я быстро его проглатываю, — «трогательно».
Он качает головой. «Я не играю ни для кого другого».
«Ты играл для нее? Для Ани?»
Он смотрит мимо меня, его кадык подпрыгивает, когда он с трудом сглатывает. Наконец, он кивает. Она была счастливицей, что у нее была любовь такого мужчины, как он. Я бы это озвучила, но он бы не воспринял нормально, если бы я назвала его покойную жену счастливицей, поэтому я остаюсь нехарактерно молчаливой.
Он резко встает. «Я оставлю тебя заниматься своими делами».
Я застыла на месте, уставившись на него, и почувствовала, как что-то дернуло меня за сердечные струны. Это моя вина, что он перестал играть, и теперь он уходит, и я отчаянно хочу попросить его остаться. Я уверена, что любимая песня его жены приносит ему утешение, а сейчас он выглядит таким грустным и одиноким. Но я также хочу, чтобы он остался, потому что я чувствую что-то в его присутствии, что-то, чего я не чувствовала так долго, что даже не знаю, как это описать. Безопасность? Покой?
Покачав головой, я прочищаю горло, осознавая, что смотрю на него как на идиота. «Я-я буду работать здесь следующие несколько недель, я полагаю, зависит от того, сколько всего нужно будет разобрать и организовать. Так что, если тебе захочется побыть здесь одному, я могу работать, когда тебя нет или…» Сжав губы, я прекращаю лепетать.
Он хмурится. «Или?»
Я прикусываю губу. «Или, гм. Мне нравится компания, когда я работаю, так что не думай, что ты не можешь быть здесь только потому, что я тут работаю». Боже! Зачем я это сказала? Это его дом. Конечно, он знает, что может быть здесь, когда захочет. Идиотка!