Лоуни
Шрифт:
Отец Бернард двигался вперед со скоростью улитки, нависнув над рулем и вглядываясь в дорогу сквозь прогалины на лобовом стекле – в тех местах, где он рукавом вытер его от конденсата. Колея состояла из одних рытвин, и все мы держались изо всех сил, когда фургон подбрасывало на очередном ухабе.
Так продолжалось примерно пол-мили или больше, подвеска кряхтела и стонала, но вот наконец, поднявшись наверх, мы сделали резкий поворот на вершине.
– Смотрите, – неожиданно раздался голос Матери, указывавшей на склон справа от нас. – Вот он!
«Якорь» одиноко возвышался
Своей выпуклой крышей дом напоминал корабль, выброшенный штормом далеко на сушу. Огромная вьющаяся глициния была его снастями. Крошащаяся труба – его «вороньим гнездом» [3] .
3
«Воронье гнездо» (мор.). – наблюдательная площадка на мачте.
Раньше это был дом набивщика чучел, который отошел от дел и поселился здесь со своей третьей женой в конце 50-х годов. Женщина умерла через год после того, как они въехали сюда, да и сам он прожил здесь не намного дольше, оставив дом в наследство своему сыну, банкиру, проживавшему в Гонконге. Продать эту недвижимость сын не смог и стал сдавать внаем, и, насколько мне известно, мы были единственными постояльцами, кто когда-либо останавливался в «Якоре».
Мы поднимались дальше по дороге, и я повернул голову Хэнни в сторону крупной глыбы известняка с левой стороны. Мы когда-то окрестили его «Танк». Ну, или, во всяком случае, я так его называл. Когда Мать не следила за нами, мы бросали в него камешки – это были гранаты. Пускали ракеты-палки под гусеницы. Ползли на животе по траве, чтобы бросить гранату в покрытое шрамами лицо обер-лейтенанта, как в комиксах «Коммандо» делали рядовые солдаты.
Интересно, помнил ли Хэнни что-нибудь об этом? Он, как-никак, помнил берег, и мы всегда продолжали наши игры с того места, на котором остановились, когда уезжали, причем совершенно неважно, как давно это было. Возможно, когда мы спустимся к берегу, брат снова захочет играть в войну. Ему это никогда не надоедало, хотя я понятия не имел, что это для него означало. То есть у него не могло быть никакого понимания смысла войны, или смелости, или самопожертвования. Я думаю, дело просто в возбуждении от игры. Мы штурмовали дюны с деревянными пулеметами – и побеждали, всегда побеждали.
Подъехав к «Якорю», мы увидели припаркованный на газоне «лендровер». Он был помятый, грязный, на дверцах белой краской были грубо намалеваны кресты. На таком, наверно, переправляли людей через Сомму.
– А, он здесь, – сказала миссис Белдербосс, глядя в окно. – Все такой же, как и всегда.
– Кто? – спросила мисс Банс, вытянув шею, чтобы лучше видеть со своего места.
– Клемент, – ответила миссис Белдербосс.
Мисс Банс разглядывала крупного человека, который стоял у входа. Рядом с ним была женщина раза в два его меньше. На лице мисс Банс отразилось беспокойство, которое не осталось незамеченным миссис Белдербосс.
– О, он вас не побеспокоит, – сказала она. – Он просто немножко… ну, вы понимаете. Улыбнитесь ему, это поможет.
– А кто эта дама?
Миссис Белдербосс повернулась к мисс Банс:
– Это его мать. Слепая, как летучая мышь, бедняжка.
– Но она носит очки, – заметила мисс Банс.
Миссис Белдербосс рассмеялась:
– Ну да, я знаю. Стреляная птица, что тут скажешь.
Клемент смотрел, как мы вылезаем из фургона. Отец Бернард помахал ему, но он продолжал настороженно смотреть на нас, как и его мать.
Про Клемента ходили недобрые слухи, как это всегда бывает, когда человек живет тихо и обособленно, но общее мнение склонялось к тому, что его можно было не бояться. И хотя свиная ферма, которую они держали с матерью, была заброшенной и обветшалой, затерявшейся среди продуваемых ветрами полей к югу от «Якоря», я был убежден, что она была в таком жалком состоянии не от нерадивости. По общему признанию, мать Клемента нуждалась в неменьшей заботе, чем свиньи.
Бедный Клемент! На мой взгляд, он был сродни ломовой лошади, как по телосложению, так и по характеру. Неуклюжий. Трудолюбивый. С почтительно опущенной головой. Гарантированно, до абсурда надежный.
Сын чучельника, сидя в Каулуне [4] , вряд ли мог получить сведения о прошлом Клемента, но он, тем не менее, платил ему, в полной уверенности, что у Клемента не хватит мозгов, чтобы надувать его.
Выбравшись из фургона, все принялись потягиваться. Мисс Банс застегнула доверху пальто и обхватила себя руками, прохаживаясь взад-вперед, чтобы согреться. Дэвид в это время вынес ее чемоданы. Мистер Белдербосс с трудом спускался по металлическим ступенькам, Родитель вытащил его багаж, а миссис Белдербосс мельтешила вокруг него, как мотылек.
4
Фондовая биржа в Гонконге.
Отец Бернард надел куртку, застегнул молнию до горла и направился к Клементу, приглашая нас следовать за ним.
При нашем приближении на лице Клемента отразилось смущение.
– А где тот другой старикан?
– Простите?
– Ну, священник.
– Отец Уилфрид? Вам никто не говорил? Он скончался.
– Умер, что ли?
– Увы!
– Как так?
Отец Бернард оглянулся на нас и сказал:
– Я – отец МакГилл, если это поможет.
– Вы священник и все такое?
– Грешен. – Отец Бернард улыбнулся, и Клемент с облегчением пожал ему руку.
Секунду помолчав, отец Бернард посмотрел на мать Клемента в ожидании, что его представят.
– Мать, – вздохнул Клемент.
Старуха встрепенулась и протянула руку.
Отец Бернард пожал ее:
– Рад с вами познакомиться.
Старуха не ответила.
– Иди и подожди в фургоне, – сказал Клемент.
Старуха не шевелилась.
– Я сказал, подожди в фургоне.
Клемент легонько подтолкнул мать, и она пошла в нашу сторону, опираясь на палку. Мы расступились, образовав клин, и старуха, проходя мимо нас, подняла очки и посмотрела на меня молочно-серыми глазами, блестящими, как брюхо слизня.