Лоуни
Шрифт:
– А скот у вас был, преподобный отец?
– Конечно.
– Вы не могли его пустить в пищу?
– Если бы мы это сделали, мы бы и обеднели, и оголодали к началу новогодней ярмарки в Бэлли-кастле. Мы и так почти голодали как раз из-за животных. Мы должны были сначала их накормить, понимаешь?
– А вы не могли добыть себе еды где-нибудь?
– Ага, могли, – усмехнулся отец Бернард. – О’Коннелы с фермы через дорогу приходили с картошкой и мясом, но папаша был слишком горд, чтобы принимать что-нибудь от них. Он считал, что пусть лучше мы все отощаем, чем примем милостыню. Когда матушка узнала об этом, она пришла в ярость.
Я сдал карты и положил колоду на середину стола.
– Как бы там ни было, – засмеялся отец Бернард, – продолжаем. Как у тебя дела в школе? Почти закончил, верно?
– Да, преподобный отец.
– Экзамены на носу, а?
– Да.
– Смотри учись хорошо. А то станешь священником…
Отец Бернард улыбнулся и сложил свои карты, хлопнув ими по столу.
– Ты молодцом в школе, а?
– Да, преподобный отец.
– Я был чистым наказанием, – усмехнулся отец Бернард, – в те дни, когда меня удавалось загнать в школу. – Он развернул карты веером и пошел одной. – Но представь, Тонто, ты бы тоже туда не ходил, если бы видел это место.
– Почему так, преподобный отец?
– Нас было пятьдесят учеников в одном помещении. У половины детей не было башмаков. А было так холодно зимой, что иней выступал на стенах. Можешь себе представить?
– Нет, преподобный отец.
Отец Бернард нахмурился, глядя на мое лицо, потом засмеялся:
– Это я тебя разыгрываю. Все было не так плохо. За исключением О’Фланнери. – Он бросил карту в общую кучку, перед тем как вытащить другую. – Ты точно не захочешь, чтобы рядом с тобой оказался такой вот О’Фланнери. Такие учителя давно уже не в почете. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду? Такой, знаешь, ретроград, ярый сторонник жестких мер.
– Да, преподобный отец.
– Кое-кто из ребят говорил, что он носит власяницу. И я б не удивился, лицо у него временами было под стать. Ты ведь знаешь, что такое власяница, Тонто?
– Да, преподобный отец.
Отец Бернард постучал пальцами по картам, пошел с одной и улыбнулся.
– Сейчас мне все это смешно, – продолжал он, – но О’Фланнери был завзятый мучитель. Мамаши и папаши и те его боялись. Он сразу давал понять, что с первого же дня вобьет в тебя страх Божий.
– Как это?
– Каждый раз, когда в класс приходил новенький, о’Фланнери задавал ему один и тот же вопрос.
– Какой же?
– Надо было перевести dura lex, sed lex [9] . – Отец Бернард посмотрел на меня. – Да, вот и они корчили рожи. Прямо перед тем, как получить палкой по заднице. – Он сжал губы и покачал головой. – Знаешь, я до сих пор чувствую, каково это. Учитель бил старой березовой палкой с такой силой, что дальше ему уже ничего не надо было делать, чтобы держать нас, глупых щенков, в узде. Ему достаточно было только подойти к столу и дотронуться до него рукой. Мы затыкались в одно мгновение, могу тебе сказать.
9
Закон суров, но это закон (лат.).
– А другие учителя у вас все-таки были, преподобный отец?
– Да, в конце концов.
– Как это?
Отец Бернард усмехнулся:
– Карьера мистера О’Фланнери быстро закончилась, скажем так.
– Почему? Что произошло?
– Этот придурок свалился со скал в Ру Пойнт, когда фотографировал буревестников. Когда нам сообщили об этом в понедельник утром, все ликовали, и должен признаться, к моему вечному стыду, что и я тоже. Мы все еще веселились, когда пришел директор. Ну, думаю, все, конец. Ну, ты понимаешь. Но он совсем не орал на нас. Он знал, кто такой был О’Фланнери. И что люди о нем думали. Он просто присел на край стола и стал задавать нам вопросы по географии, по математике… И знаешь что? Вместе мы ответили на все до единого вопросы. Он, наверно, пробыл с нами час, а в конце сказал кое-что, что я до сих пор не забыл.
– Что же это, преподобный отец?
– Он сказал: «Придет время, когда каждый из вас скажет „спасибо“ этому человеку, который вложил в вас мозги».
Потом он встал и вышел. Директор был прав. Он был безжалостный, О’Фланнери, и я всегда его ненавидел, но в каком-то смысле я ему благодарен, понимаешь? Не так много найдется его уроков, которые бы я не помнил.
– А что это значило, преподобный отец?
– Что значило что?
– Ну та фраза на латинском.
Отец Бернард засмеялся:
– Закон суров, но это закон. Еще было, ну-ка… Ех fructu arbor agnoscitur [10] и Veritas vos liberabit [11] .
– А что это означает, преподобный отец?
– Истина сделает вас свободными, – ответил священник и бросил карту на стол.
– Иоанн, – не задумываясь, сказал я.
Отец Бернард поднял брови и с интересом посмотрел на меня:
– Отец Уилфрид многому тебя научил, а?
10
По плоду узнается дерево (лат.).
11
Истина сделает вас свободными (лат.).
Я кивнул и собирался показать Хэнни, какой картой ходить, как вдруг понял, что он выиграл.
– Открываем, – сказал я и перевернул карты перед отцом Бернардом.
Хэнни схватил их и прижал к груди.
– Все в порядке, Хэнни, – сказал я. – Ты выиграл. Ты победитель.
– Точно, он победитель, – засмеялся отец Бернард.
Он взглянул на Хэнни и бросил свои карты на стол.
А потом он откинулся на спинку стула и наблюдал за мной, пока я складывал карты в колоду, чтобы снова их раздать.
– Я хочу на самом деле кое о чем тебя попросить, Тонто, – вдруг сказал отец Бернард.
– Да, преподобный отец?
– От имени мистера Белдербосса.
– Да, преподобный отец?
– Когда отец Уилфрид скончался, – вздохнул священник, – оказалось, что не хватает одной вещи. Тетради. Ты, часом, не знаешь, где она может быть?
– Тетрадь?
– Да, дневник или блокнот, ну, знаешь, что-то в этом роде. Она очень важна. Для семьи. Мистер Белдербосс очень хотел бы получить ее обратно.