Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь
Шрифт:
– Да, есть такое место. Надеюсь, смогу тебе его когда-нибудь показать, – тепло произнесла Алёна, прогулявшись до пальм и изящными стопами оставляя следы на мокром песке, в лебяжью грацию форм которых заливалась луна.
Украдкой дотронувшись до упругой коры деревьев, точно к приятным воспоминаниям прикоснувшись, она села на край парапета, почти полностью погруженного в сыпучий песок, облокотившись спиной на пальму, и волны, шепчась, нежно кутали ноги. Эротично-томный, приглушённый лоск гладкости женского тела и скользящих по нему капель сделались единым
Тёплое морское молчание сидело между ними и, так же как люди, просто болтало ногами во вьющейся, резвящейся воде.
– Море и правда может успокоить шрамы, – вспомнил слова Алёны Вова.
– Ага… Как хорошо здесь, – Алёна провела ножкой по океану.
– Жаль, это лишь сон, – ответил Вова, пересыпая горсть песка из ладони в ладонь, точно пытаясь укротить время.
– Но это хороший сон.
– Хороший.
– Хочется остаться здесь навсегда.
– Ну да, – согласился он. – Не делить недели на дни, а годы на месяцы. Давать друг другу друг друга взаймы и всё равно оставаться вместе. Даже в рифму получилось.
Она лишь жемчужно улыбнулась и взяла его за руку. Он мягко сжал её нежную ладонь в ответ.
– Мы же запоминаем сны. Сон может быть хорошим воспоминанием. А, как я поняла, у тебя с этим дефицит. Пусть у нас на двоих будет что-то светлое, согревающее, лёгкое и приятное. И только для нас двоих.
Вова улыбнулся. Как-то по-летнему тепло, точно в сердце был июль.
– Пусть.
Взгляды ребят пленили огромные, поющие в небе киты. Они выпрыгивали из океана, подолгу паря в небесах, среди взбитых облаков и гроздей созвездий, и под аккомпанемент молчания улыбчивой луны шумно падали обратно в далёкие воды.
Алёна, сев ближе, положила голову Вове на плечо, и мокрые волосы её улеглись на его груди. Щелчком пальцев она наколдовала кальян. Забурлила в нём топкая ночь, далёкой небесной простыней Млечного Пути укутанная.
– Если во сне есть дым – это пустой сон.
– Так пишут в сонниках, читая которые можно умереть от тупости, – хихикнув и впустив немного сладкого дыма в лёгкие, Алёна аккуратно повела плечиками.
– Никогда не думала жить в месте, подобному этому? Дышать океаном, петь с китами, смотреть в глаза звёздам, – Вова обхватил колени, взор вознеся к листьям-лопастям пальм, покачивающихся парусами, обуздавшими тёплые игривые ветра.
– Всю жизнь думаю об этом. Но родители привили любовь к городу, к стране, к природе. К людям. Наверное, рай должен оставаться недостижимым. Непостижимым. Он должен рождать лишь верные устремления. Иногда и мечта должна оставаться лишь мечтой. Остаться не претворённой. Своей рукотворной недостижимостью двигая вперёд.
Вова ощутил прикосновение истины к сказанному Алёной. Истины, которой также чужда постижимость.
– Даже любимая мечта?
– Даже.
– Накатим за это?
– Да!
Рядом самым волшебным образом возникла откупоренная бутыль с изящно вытянутым горлышком, до краёв наполненная красным напитком, и два стройных фужера хрупкого стекла.
– И даже до ночного
– Наливай, мужчина, – командовала Алёна, элитным жестом придав намерению серьёзности, зрелости и решимости.
– Так точно, женщина, – Вова разлил напиток в две изящные формы, безупречно солнечному нектару подходящие.
– Погоди, добавим ещё один ингредиент, – Алёна подушечкой пальца коснулась тончайшей окружности хрусталя, извлекая тонкую высокую ноту, разбежавшуюся сферой сразу во все стороны.
В каждом из краснощёких бокалов, пьяно ворковавших, появилось крохотное, полурастворённое солнце, некогда виноград взрастившее, а сейчас таящее в вине персональным, миниатюрным рассветом.
– Текила-санрайз с мякотью? – рассматривал распаляющийся мир напитка Вова.
– Что-то вроде. За нас.
– За нас.
Ребята выпили, часть растворённого светила с вином в себя пустив. Вкус его очаровал скопом все органы чувств, слившихся в экстазе воедино, точно тело упало в негу забродившей от любви южной ночи, нектар которой укутан созвездиями, волнами и тайнами.
– Ого. Это какое-то запредельное вино. Даже лучше, чем из твоих погребов. В нём точно только виноград и каталонское солнце?
– Ну… Есть там ещё один секретный ингредиент, – мигнула Алёна. – Во сне же можно.
– Я бы сказал что-то умное по этому поводу, но, возможно, ты права. Во сне можно. Даже бодяжить вино кокаином.
– Фи. Вообще-то я просто добавила кое-какое хорошее чувство. Чтобы солнце действительно было в груди.
– Тогда другое дело.
Ребята выпили ещё по глоточку, и Алёна, в странной поспешности небрежного движения поставив фужер, заявила:
– Всё, я готова, пошли плавать! – глаза её горели, а океан перед ней млел от вожделения молодое женское тело в себя принять.
Бёдра её раскачались торопливым маятником, и в одно мгновение она оказалась на самом краю крыши, сорвав с себя рубашку и швырнув её на бренный берег. Приглушённый свет очертил стройный силуэт её на полотне лунной дорожки, выбелевшей полосу воды до самого горизонта. Алёна сложила пальцы клином. Лёгкое упругое движение – и она вольной стрелой уже летела в воду.
– Бегущая по волнам, ты закрываешь глаза… – тихо нараспев произнёс Вова, глядя на вынырнувшую и веерно взмахнувшую волосами Алёну.
– Давай со мной, – манила она, подплыв к берегу.
– Давай.
Вова с короткого разбега по-хулигански плюхнулся в воду «бомбочкой», умудрившись сделать при этом два кувырка через голову и Алёну основательно забрызгав.
В прозрачной толще вод он увидел горящие окна здания, украшенного терновыми переплетениями кораллов, убегающие вниз, в глубину, точно вагоны поезда, летящего в сумеречную мглу ночи; разноцветье рыбьих косяков, меняющих направления, точно невесомая лёгкость беседы двух людей, знающих друг друга всю жизнь; гипнотизирующие переливы укротивших электричество угрей, извивающих упругие тела, и вереницу игривых и извечно счастливых дельфинов.