Ловцы троллейбусов
Шрифт:
— Привет, родной, — не меняя позы, бросил Редактор. — Хочу, понимаешь, чтобы один из счастливейших моментов моей жизни был запечатлен. Познакомься, кстати. А впрочем, вы уже виделись у меня.
Я присмотрелся и узнал в художнике Автора, того самого, что приходил к Редактору за советом, когда мы с дядей Гришей возводили стеллажи. Только бороду он сбрил.
— Вы, кажется, с Севера? Уже лет десять как уехали? Правильно? — сказал я.
— Да-да, верно, — подтвердил он, ожесточенно перемешивая краски на палитре. Лохмы волос раскачивались при каждом его движении.
— Хороший портретист, — вставил Редактор.
— Мне необходимо с тобой поговорить, — сказал я ему.
— Мне тоже, — отозвался он. — Тут такое дело. Твои записки, которые ты дал мне… Ну, помнишь, на кухне… И последующие, с этим отрывком, найденным в библиотеке… Они… как бы это сказать… Чтобы проверить собственное впечатление, я дал их прочесть Автору… И выяснилось, что они кое в чем… совпадают… С тем, что он когда-то писал. И что вошло в его знаменитый сборник матросского фольклора.
— Да не кое в чем, а во всем! — закричал длинноволосый, размахивая кулаками, которые, словно шары, были насажены на тонкие и бледные, как побеги фасоли, руки.
— Факт, между прочим, говорит в пользу моей теории, — сказал Редактор. — Да, всего не перечитаешь. Даже у такого специалиста, как я, не дошли руки до этого сборника матросского фольклора… А имей мы одну, одну-единственную книгу, и, ручаюсь, я бы знал ее назубок…
— Совпадения естественны и оправданны, — сказал я. — Все мы пишем одно большое письмо… Возможны повторы, возможны и разночтения. Но годятся и сборники фольклора, и открытки друзьям, и отчеты о порожних рейсах… Разберемся с этим позже. Сейчас меня другое волнует. Ты знаешь, что всю троллейбусную команду хотят выселить?
Редактор вдруг запищал:
— Не впутывай меня в это дело! — Испуганный Котофеич Второй соскочил с его колен и порскнул под кровать. — Ну вот, — захныкал Редактор. — Вечно ты все испортишь. Мы так хорошо позировали…
Я поехал в прежнюю свою комнату. Сел за стол. Погрыз карандаш и приступил. «Если разобраться, — писал я, — то еще неясно, кто виноват. Может быть, и я. Потому что в запутанном этом мире виноват тот, кто суть вещей — вместо того чтобы ее разглядеть и растолковать, — затуманивает. И, значит, с каждого такого надо спрашивать. И с других тоже. Ведь все между собой связано».
С этой бумагой я начал разыскивать Луйкина. В жэковской конторе мне сказали: он обедает. Я уж понял, где. И точно, обнаружил его в гостиной, занятого разламыванием очередного гуся. И Редактор был тут. А рядом с ним сидел Автор. Этот сразу поднялся и подошел ко мне.
— Не люблю конфликтных дел, — признался он. — Теперь, когда я попал в этот дом, мне многое' стало ясно. Ведь я встречал, капитана дальнего плавания на Севере. И художника, старичка вашего, тоже знал. Брал у него первые уроки живописи. Он, правда, не советовал мне идти по этой стезе, но я не послушал. Все лучше, чем другие занятия. А я многое испытал. Каких только профессий не перепробовал! Даже переплетчиком работал. Тогда, наверное, и затесалась в эту «испанскую кухню» страничка из моего блокнота. А что касается снов — насчет ловли говорящих попугаев или о полных трюмах желудей, ну, из составленного мной сборника фольклора, — так это же Калисфения Викторовна вам их поведала. Вашей вины тут нет.
Вероника увлекла меня в спальню, где тяжелые шторы на окнах были наглухо задернуты.
— Знаю, чего ты добиваешься от Луйкина…
— Не продолжай, — попросил я, придвигая торшер. — Хочу видеть твое лицо.
— Не надо. Это ничего не изменит. Ты все равно видишь все в неверном свете. Ну, почему ты берешь на себя право судить?
— Возможно, я действую опрометчиво, — согласился я. — Но если ты знаешь как правильно поступить, почему не подскажешь?
Она сама включила свет.
— Подскажу. Я согласна не вспоминать о щуке. Думаю, и мама согласится. Автор, если не ошибаюсь, работал переплетчиком? Чудесно. Он переплетет твои рукописи о Директоре и Редакторе. И все пойдет по-старому. Ты будешь их листать, ходить в библиотеку, продолжать свое письмо… — Она запнулась. — Тем более что друг твой опять уедет. — Еще пауза. И уже совсем тихо закончила: — Бороду, и Суфлера, и мальчика с белой челкой — мне жаль их, поверь, но жить, как они, я не хочу. Ты, кстати, тоже подумай — сможешь ли?
Следом за ней я вышел в гостиную, где возле мольберта стоял Автор. Явно смущаясь и не зная, куда девать длинные руки, он говорил:
— Друзья, я хочу написать групповой портрет постоянных, так сказать, членов вашего… нашего коллектива. За столом, который всех нас объединяет. Оставайтесь, пожалуйста, на местах.
— Погодите, — тоже выступил вперед я. — У нас есть гораздо более важное дело. — Я протянул Луйкину свое послание.
Никто не обратил внимания на мои слова. И Луйкин моей бумаги не взял. Автор установил на подрамнике большой лист и принялся за карандашные наброски. А Калисфения Викторовна стала тихо рассказывать:
— Видела я сегодня сон: все мы сидим на берегу большого озера… Жарим лося. И вот поднимается Дмитрий Николаевич и, не снимая костюма, идет в воду…
— Прямо в одежде? — не поверил Вася.
— Да. И вот он идет — вода ему по пояс, по грудь, по шею… А потом весь скрылся.
За столом воцарилось молчание.
— Ну? Ну и что дальше? — спросил Редактор.
— И все, — сказала Калисфения Викторовна. — И вода над ним сомкнулась.
— А мы что же? — спросил Редактор.
— А мы лося остались доедать.
— Предупреждаю тебя… — взглянула на меня Вероника.
— Ваши сны, Калисфения Викторовна, вы вычитали в сборнике матросского фольклора, который составлял Автор, — отвечал я.
Старушка потупилась.
— Ну зачем так грубо? — скривился Редактор. Автор, тоже огорченный, прервал работу, оставил мольберт.
— Про купание в одежде у меня в сборнике ничего не было, — сказал он.
Я вздохнул и поднялся. Выходя из комнаты, уловил приглушенный шепот Вероники:
— Маму нельзя огорчать…