Loving Longest 2
Шрифт:
— Да, — кивнула Ниэнна. — Именно поэтому он всегда был так слаб. Эстэ, сделай так, чтобы он крепко спал. И помогай мне. Будешь делать то, что я говорю.
Макар спал; мягкие чёрные волосы рассыпались по бело-розовым камням; железные пластины и цепочки его панциря тоже истлели мгновенно.
Эстэ зависла над ним, поддерживая его сон.
В ладонях Ниэнны треснул овальный камень; острием одной из половинок он стал резать кожу на том месте, где под ушами начинался череп. Эстэ сливала в золотистый котёл Кулуллин ало-радужную кровь.
Крови становилось всё больше и больше; несколько прозрачных
— Голова всё-таки может прирасти, — Эстэ покачала своей головой, проведя кончиком тонкого пальца по торчащим из шеи полупрозрачным позвонкам.
— Я выну их, — сказала Ниэнна. Она выкрутила шейный позвонок и отложила в сторону; потом, помогая себе лезвием-ножом, второй, третий, четвёртый. Они светились всё ярче, золотисто-белым светом, позвонки, которые поддерживали гордую шею их брата. Пальцы Ниэнны сияли золотой кровью. Её тонкие пальцы вытянули пятый позвонок, шестой; с треском она выдернула седьмой и слегка нажала на лишённую опоры шею.
— Теперь не к чему прирастать.
Она протянула Эстэ вторую половину острого камня; Эстэ кивнула и вскрыла свод груди; брови её сошлись от усилия; она вынула лучистую звезду, которая слегка подрагивала, будто дыша, в её пальцах.
Ниэнна чуть приподняла тело, и ярко-белая, радужная кровь, которая окружала сердце, полилась во второй котёл, Силиндрин, искрясь металлическим серебром.
— Она поверит? — спросила Ниэнна.
— Конечно, ведь это действительно его сердце, — ответила Эстэ.
Длинные, влажные ресницы вздрогнули, поднялись; глаза на отрубленной голове открылись, глядя в чёрное небо, в свод, смутно очерченный звёздной пылью.
— Не надо, — сказала Ниэнна.
Каменное лезвие вошло в череп Макара, вытащило и выбросило его глаз, который сразу потускнел и побелел, потом второй. Ниэнна погрузила оба глаза в серебряный сосуд, который теперь был полон почти до краёв. Из носа и губ Макара вылились небольшие остатки тёмной жидкости — и вдруг его лоб словно треснул; Эстэ отпрянула в сторону.
Ещё один глаз, такой же глубокий, тёмно-синий, смотрел на неё. Он, казалось, слегка светился каким-то голубоватым светом. Глаза Эстэ пронзила ослепляющая боль.
Эстэ услышала звенящий металлический звук — это Ниэнна выдернула глаз из глазницы. Изящные ручки Ниэнны коснулись лба Макара; они будто бы впитали голубое сияние его мозга, которое сочилось из пустых глазниц.
Теперь глаз потух, став таким же белёсым и перламутровым, как и два первых. Ниэнна опустила его в серебряный сосуд; глаз поплыл по серебряной крови.
На вид он был совсем как огромная жемчужина.
Эстэ припала к земле и прижала руки к своим глазам. Она не могла уже больше открыть их.
— Видишь, я говорила тебе, он не такой, как мы. Пойдём, — сказала Ниэнна. — Уже всё.
Но Эстэ не могла встать. Она не могла посмотреть на Ниэнну. Она не могла открыть глаза снова. Она спала, обнимая котёл Силиндрин.
Такой нашёл Эстэ её супруг Ирмо.
— Мы нашли его сердце. — сказал Олофантур и протянул Варде серебряную звезду.
— Пусть наш брат хранит мир на этой земле, —
И стоя перед ямой, куда Ирмо Олофантур вылил содержимое котла Силиндрин вместе с тремя тусклыми белыми жемчужинами, Варда бережно опустила туда серебряную звезду. А в другую Ульмо опустил семь золотисто-белых слитков странной формы, которые, как сказал ему Оссэ, он нашёл где-то в дальнем южном море среди обломков Хелькара.
— Это был призрак, Тилион, — повторила Эстэ. — Никто не убивал её, потому что её никогда не существовало.
— Не может быть, — сказал Тилион. — Я же сам её видел. Не раз.
Эстэ снова отчаянно попыталась открыть глаза, но так и не смогла. Тилион увидел, как из-под её закрытых век, из-под длинных ресниц текут слёзы.
— Илинсор, это правда. Как только он потерял сознание — когда я усыпила его, она исчезла, её украшения рассыпались по песку… Он просто выдумал её.
«Какое счастье», — подумал Намо Вефантур. Вместе с остальными он зачарованно смотрел — сколько времени прошло? — как вырастают Деревья. Может быть, всё не так плохо, как ему казалось. Он сам был против переселения эльфов сюда, но вдруг в этом светлом, уютном мире всё-таки не будет страданий? Ему мечталось, что Чертоги навеки останутся пустыми. Намо жалел Ниэнну: порой ему невыносимо тяжело было видеть, какую боль доставляют ей страдания живых существ. Но наблюдать горе разумных тварей будет ещё хуже.
Он спустился в самый низ Чертогов, в густой, волнистый тёплый туман, похожий на старое стекло. Он поднял голову и почувствовал где-то далеко вверху корни Деревьев. Почему-то от этого у него исчезло чувство покоя и надежды, которое он испытывал до сих пор. Он поднял руку, как будто отсюда, снизу, корней можно было коснуться, и тут же отдёрнул её.
Тогда в самом низу он увидел нечто странное. Там, где был когда-то глубокий грот с чем-то вроде чёрной скамьи, появилась стена. Нет, понял он, присмотревшись, — это не стена, это занавес. Это тканый, тёмно-алый занавес с золотыми и серебряными узорами; это были только что возникшие Деревья, Лаурелин и Тельперион. А около занавеса стояла незнакомая ему девушка. На вид чуть постарше его самого, она была одета в тяжёлые тёмно-бордовые одежды, затканные золотыми листьями. Её белые волосы спускались почти до земли, заплетённые в две косы. Косы были украшены подвесками из листьев, и, казалось, они колеблются, как нежные ветви ивы.
— Кто ты? — спросил он.
— Меня зовут Вайрэ, — ответила она. — Я тку. Создаю картины.
— Что это? — спросил он.
— Это занавес. Не всем стоит видеть то, что за ним. На нём я изобразила то, что за ним. Если знаешь, можешь догадаться, что именно. Лучше не знать. И сами Деревья — это изображение.
— Дай мне взглянуть, — попросил он.
Она с минуту помедлила, потом слегка отодвинула занавес. Он заглянул туда.
Душа Макара, пришедшая сюда, выглядела ещё хуже, чем его останки, ибо на ней запечатлелась боль, которую он испытывал, когда из него заживо вырезали кости и сердце. Весь его облик был странным, чудовищным образом перекручен и искажён; перерубленный позвоночник колом торчал из спины, а из дыры в середине лба облаком вилась по воздуху, уходя вверх, чёрно-синяя жидкость.