Loving Longest 2
Шрифт:
Финголфин понимал, зачем его оставили здесь одного: ожидание ужасного будущего, осознание своего положения могло подействовать на его душу сильнее, чем настоящая пытка. Финголфин оглянулся по сторонам. Он только теперь заметил рядом хрустальные светильники работы Тургона — только три светильника из пяти, которые он так хорошо помнил по малому парадному залу в Гондолине. Ему стало бесконечно холодно и одиноко: до этого момента он всё-таки надеялся, что сыну удалось укрыться от беды. Уже когда Саурон рассказал ему о том, что случилось за время его
И уж совсем Финголфину не хотелось думать о том, кого же из его друзей и родичей Саурон назвал «идиотом в свите Мелькора».
«Я не смог проводить в последний путь ни отца, ни Фэанаро… никого из детей. Что же будет со мной… — думал он. — Что это, где же я?..»
Он оглянулся. Один из мастеров-синдар как-то сообщил Верховному королю большую тайну, которую хранил он и некоторые его сородичи: эльфийские зодчие Средиземья иногда оставляли в своих постройках тайные ходы, о которых мог не знать даже заказчик. Такие ходы отмечались крошечными, незаметными для непосвящённых значками. Финголфин обошёл комнату, внимательно оглядев стены. Нет, эту часть башни явно строили не эльфы.
Вдруг снаружи сначала кто-то поскрёбся, а потом в двери неловко, со скрипом, повернулся ключ. Дверь не открылась; тот кто стоял за ней, зачем-то постучал, а потом Финголфин услышал:
— Дедушка, ты как, не спишь?
— Ломион! — воскликнул Финголфин. — Это ты?
Маэглин открыл дверь и нелепо заулыбался, как будто бы пришёл поздравить дедушку с днём рождения от чьего-то имени (однажды его отрядили с таким поручением соученики по школе в Гондолине); Финголфин заметил, что на нём такие же чёрные одежды, как на Гортауре, с эмблемами Мелькора.
«Неужели Саурон говорил о нём?..» — с ужасом подумал Финголфин.
— Ломион, что ты тут делаешь? Откуда ты взялся? И… кто дал тебе ключ?
— Да я тут как бы случайно оказался, — замялся Маэглин. — Приехал как бы утром тут. Сюда. Мимо ехал.
— Случайно? Ломион, не ври мне! — сказал Финголфин. — У тебя чистая обувь, ты мыл волосы от силы пару часов назад! Ты здесь живёшь. Почему? Скажи, я не испугаюсь. Пожалуйста. Ты в плену? И что с твоим дядей Тургоном?
— С ним, в общем, ничего такого, он сейчас как бы в лесу со своим как бы сыном, — промямлил Маэглин.
— С каким сыном? В каком лесу? Почему он не в Гондолине? Ломион, ты что, сошёл с ума?
Маэглин сделал то, что только подтвердило его предположения. Он вылетел за дверь, снова запер её и прокричал оттуда:
— Короче, дедушка, я предал Гондолин Мелькору и открыл туда ворота! Только ты не обижайся! Гондолина больше нет, а я теперь тут живу. Я просто очень хотел тебя отсюда на волю выпустить. Не убивай меня, ладно?
Маэглин некоторое время молчал, потом спросил:
— Мне уйти?..
Ненависть и отчаяние в душе Финголфина вдруг мгновенно погасли, как будто его сердце облили холодной водой — погасли вместе с последней надеждой. Он понял, что сам, живой, но беззащитный, безоружный,
— Ломион, — сказал Финголфин, постаравшись говорить спокойным голосом, — Ломион, я ничего тебе не сделаю. Вернись, пожалуйста, нам надо поговорить.
Маэглин путано и долго излагал Финголфину случившееся. Он не сказал пока ничего о Финарфине, поскольку искренне не хотел расстраивать дедушку; не сказал ничего и о том, что он сам сделал с Тургоном, промямлив только что-то вроде «ну вообще-то я с ним поступил не очень хорошо, зато вроде все живы остались».
Финголфин и сам не понимал, что он чувствует: он ощущал гнев, ужас, негодование — и чем дальше, тем больше — головную боль от попыток вникнуть в объяснения Маэглина.
— Ломион, ну что ты так помешался на этой Идриль! — сказал он, наконец, раздражённо. — Что в ней такого? С виду обычная ваньярская девушка, по-моему, они ничем не лучше наших. Конечно, она моя внучка, но всё-таки… Кругом же столько милых женщин. Тем более если тебя не смутило, что Идриль настолько тебя старше. Я понимаю, у нас это не очень принято, но ведь столько нолдорских женщин остались вдовами после нашего похода в Средиземье, после Битвы под звёздами и других сражений… Ну я же говорил тебе уже, обратил бы внимание хотя бы на вдову Пенголода-старшего, вы же первое время в Гондолине жили совсем рядом…
— Да я и сам теперь понимаю, — вздохнул Маэглин. — Видно, такая судьба у меня. Ведь у меня и… — Он хотел сказать «и с дядей Тургоном ничего не получилось», но потом понял, что это потребует таких объяснений, что он вряд ли выберется из этой комнаты без увечий. — Ну в общем, меня вообще никто не любит. — Он взял Финголфина за руки и преданно посмотрел ему в глаза. — Кроме тебя, дедушка. Ты ко мне всегда так хорошо относился. Лучше всех. Ну, вообще дядя Фингон тоже ничего, строгий только. Он в этом смысле хуже дяди Тургона на самом деле, хотя и добрый с виду.
— Ломион, ну что ж ты так… — сказал Финголфин.
— Всё к лучшему, — гораздо тише, но теперь очень твёрдо, без запинаний и нытья сказал Маэглин. — Зато я здесь и могу тебя вытащить отсюда. Майрон тебя сам не отпустит. Я тебя выпущу и провожу к дяде Тургону. Делай, как скажу я, и у нас всё получится. Майрон хочет тебя расспросить по поводу убийства Финвэ и по поводу того, как дядя Феанор делал Сильмариллы. Он относится к тебе милостиво и ничего плохого не сделает.
— Почему бы ему не расспросить Мелькора? — ответил сквозь зубы Финголфин.
— Нет, дедушка, ты ничего не понял. Мелькор не убивал Финвэ. Это сделал дядя Финарфин. Мелькор попросил его достать для него Сильмариллы, но их в шкатулке уже не было. Он тогда обозлился и убил Финвэ шкатулкой. Да ладно тебе, дедушка, ты же сам догадывался. Ты же знаешь, что дядя Финарфин в тот день был в Форменосе. Какие у него были причины об этом молчать, сам подумай!
Финголфин сжал виски пальцами. Он вспомнил голос — голос Феанора — который во сне спрашивал его: «Так какая грязь была на подоле у Арафинвэ? Красная? А когда именно вы встретились в Валимаре?».