Ловушка для птички
Шрифт:
Мы целуемся иначе. Осторожно и нескладно. Одними губами. Не страстно и несмело, как будто неумело. Урывками сцепляемся взглядами. Оба думаем во время поцелуя, каждый о своём.
Я думаю, что в нём больше нет той внутренней свободы, поэтому мне с ним так тяжело. О чём думает Никита, расшифровать не получается, но смотрит он с грустью.
— Глупая идея, — шепчу и отстраняюсь. — Дважды в одну реку не войти.
— Но попробовать стоило, — вроде бы шутит, но получается невесело.
Мы идём дальше. За руки больше не держимся.
Я думаю, что напрасно в первый же день не рассказала ему правду. И о наших отцах, и о нашей дочке. С каждой совместно проведенной минутой сделать это становится сложней. С каждым разговором наши отношения все больше запутываются.
Весь день я уговаривала себя перестать анализировать события прошлой ночи, но то и дело мысленно возвращалась на виллу.
Поведение Никиты никак не укладывалось в рамки нормального. Если бы подобное сотворил Даниэль, утром я заявила бы на него в полицию. Выкрасть человека, закрыть и удерживать — так делают психопаты. Но Гордиевский точно не из них. Он испытывает болезненную потребность находиться рядом со мной, но при этом постоянно злится. Явно винит себя за случившееся три года назад и страдает от этого.
Быть подлецом неприятно. Но если ты обидел плохого человека, морально легче. Именно поэтому он обвиняет меня черт знает в чём. Я поняла это только сейчас.
Весь день я тоже злилась. На него, на себя, на ситуацию, в которую мы вместе попали. Особенно, когда увидела его с женой и сыном. Решение пойти на вечеринку приняла на эмоциях и точно пожалела бы, не случись этот спонтанный разговор на пляже. Он многое прояснил.
У своего подъезда останавливаюсь. Никита осматривается по сторонам.
— Хороший дом.
— Отличный, — подтверждаю. — У комплекса своя территория с бассейном и детской площадкой. Тихо и пляж рядом, и в черте города. Всё рядом. Очень удобно…
Он несколько раз кивает и еще раз осматривается. Вздыхает. Улыбается. Опять вздыхает. Пауза затягивается. Нервно покашливаю и благодарю:
— …Спасибо, что проводил.
Наклоняется и легонько целует в щеку.
— Береги себя, — звучит так, словно мы расстаёмся надолго, и разворачивается.
У меня по спине холодок пробегает. Сейчас он уйдёт, и неизвестно, когда мы снова встретимся и сможем поговорить с глазу на глаз.
— Хочешь чаю? — спрашиваю спешно — он и шагу ступить не успел.
Поворачивается медленно. Слишком медленно. Я успеваю пожалеть, что предложила. Как правило, ночное приглашение на чай предполагает бонусом совместный утренний кофе. Это такой промо-пакет: два в одном. Но я приглашаю на другой чай. На тот, под который разговаривают.
Вот только чая у меня в доме нет. Совсем.
Гордиевский ловит мой взгляд. Знаю, он у меня сейчас растерянный.
— Ты ведь не надеешься, что я откажусь?
— Удивлена, что не напросился, — парирую и открываю дверь в парадное. — Мне показалось, на пляже мы не договорили. Вернее,
Соглашается коротким кивком, и мы входим.
Моя квартира на третьем этаже. Обычно я поднимаюсь на лифте, но сейчас сворачиваю к лестнице. По классике, за поздним приглашением на чай следует страстная прелюдия в лифте. Этой жуткой пошлятины случиться не должно. Мы поднимаемся ко мне, чтобы поговорить. И точка.
Я намерена сказать Никите правду о Николь. Надоело чувствовать себя двуличной и бояться, что узнает случайно. А ещё я устала от его унизительных обвинений. Я не ветреная девица, прыгающая из койки в койку, которой он меня считает. Узнав о дочке, он поймёт, как сильно ошибался.
— Давно тут живёшь? — спрашивает Гордиевский, проходя в небольшую гостиную, объединенную с кухней.
Вернувшись от него накануне, я на нервах разобрала все коробки, но комната всё равно выглядит необжитой. Из мебели в ней только стол и стул.
— С прошлых выходных, — отвечаю честно, набирая чайник.
Он выходит на балкон. Я открываю кухонный ящик и достаю две чашки. Свою с сердечком и Николькину с единорожкой. Других у меня нет.
— Хороший вид, — комментирует с балкона.
— С твоим не сравнить, — бубню под нос.
Он не слышит.
Чайник закипает, Никита возвращается.
Снова открываю кухонный ящик и переставляю в нем баночки и коробочки. Чая у меня нет и не было, но я создам видимость, что закончился.
Никита подходит ближе, останавливается в метре от меня. Рассматривает. Спину и затылок начинает покалывать.
— У меня нет чая, — говорю, резко развернувшись.
— Это означает, что мне нужно уйти?
Не знаю, что ответить. Рот открыла и ресницами хлопаю. Точно не хочу, чтобы он уходил. Он это считывает.
— Согласен на кофе…
Мотаю головой.
— …А что есть? — не сдаётся. — Я открыт для предложений!
— Ромашка в пакетиках.
Морщит лоб и вздыхает.
— Я очень хочу остаться и поговорить с тобой по душам, София, но от ромашки вынужден отказаться. У меня аллергия на сложноцветные. Может, ты меня покормишь? Какой-то я голодный. На вечеринке есть совсем не хотелось.
С готовностью киваю, иду к холодильнику и вспоминаю, что так и не заехала в супермаркет за продуктами. Из еды у меня только начатый несладкий йогурт и кусок подсохшего сыра.
Оборачиваюсь и виновато улыбаюсь.
Заглянув в холодильник из-за моего плеча, Никита хмыкает и растягивает губы в вежливой улыбке:
— Стакан воды подойдёт, можно просто из-под крана. Лучше со льдом, если он есть, конечно.
— Не уверена, — улыбаюсь в ответ.
Вот-вот мы оба рассмеёмся.
Открываю морозильник и — о чудо! рядом с пустой лёдницей лежит пакетик замороженных равиоли с мясом индейки. Когда я перевозила вещи из отеля, наш детский повар всучила их для Николь.