Ловушка для волшебников

Джонс Диана Уинн

Кстати, о родных и приемных. Говард съехал по холмику прямо к папе.

— Почему вы никогда не говорили мне, что я приемыш? — выпалил он.

Папа спокойно посмотрел на него, явно не подозревая, какие недобрые мысли бродят в голове у Говарда.

— Глупо, конечно, было так тянуть… — вздохнул он. — Нам хотелось считать тебя своим родным ребенком, — наверно, поэтому мы и молчали. К тому же мы нашли тебя при столь удивительных обстоятельствах…

Катастрофа тоже съехала с горки под шорох осыпающейся щебенки.

— Там снаружи охранник, — вмешалась она. — Я видела его ноги.

— Какие же пленники без охраны, — кивнул папа. —

Эрскин — он такой, не оставит нам ни малейшей лазейки для бегства. Чем больше я размышляю о нем и его поведении все эти дни, тем больше уверяюсь, что он малый настойчивый, а по части упрямства, пожалуй, не хуже меня. — Он тяжко вздохнул и невесело уставился в земляной пол между своих грязных резиновых сапог. — Очень меня тревожит его идея притащить сюда Катриону. Она неважно себя чувствует…

— Эрскин ее побаивается, — успокоил его Говард. — Может, раздумает.

— Ты и правда считаешь, что он способен чего-то бояться? — удивился папа.

— Да, — ответила за брата Катастрофа. — Он ужасно боится Арчера, и еще Шик… ну и маму нашу тоже.

— Расскажи, как вы меня нашли! — напомнил папе Говард.

— Ах да, — спохватился папа. — Это долгая история. Она приключилась в те времена, когда это пальто еще было новехоньким. Была зима, шел сильный снег, и я купил пальто с первой получки в Политехническом. Я взялся за преподавание, потому что дела наши шли неважно: у меня случился творческий кризис, а Катриона сидела без работы, во всяком случае, приличного места найти не могла. Мы оба ужасно тосковали, Катриона хотела детей, а завести их не получалось. В общем, иду я по двору колледжа к Косому проезду, тороплюсь, потому что холод собачий, и вдруг слышу откуда-то тихий-тихий скулеж, скорее писк. Подумать только, я ведь мог не остановиться и не посмотреть, кто это! А это был ты. Новорожденный младенец. Никогда не видывал таких слабеньких, истощенных и бледных до синевы малышей. Потом, когда мы с Катрионой помчались к врачу, он сказал, что тебе от силы день от роду и что если ты выжил в такой холод, значит ты крепыш. А тогда я, конечно, схватил тебя на руки, завернул в пальто — ты совсем закоченел — и бегом домой к Катрионе. Она обозвала меня дураком: надо было сразу ехать к врачу, но, по-моему, обрадовалась, что тоже может поучаствовать. Понимаешь, Катриона прикипела к тебе с первого взгляда. Говорила — у него такая мордочка, такой пушистый затылок! Тебя продержали в больнице месяц, и она навещала тебя каждый день. И все твердила, что мы непременно тебя усыновим, если настоящие родители не объявятся, а они не объявились. Вот мы тебя и усыновили.

Квентин смотрел на Говарда, улыбаясь, но глаза у него оставались серьезными.

— Так оно все и было. И знаешь, Говард, мы ни разу не пожалели об этом. С твоим появлением жизнь у нас постепенно наладилась: я познакомился с Маунтджоем и снова начал писать, а Катриона нашла работу своей мечты. Но не это главное. Главное, что мы тебя обожали. Правда. Ты словно научил нас, как быть счастливыми, с тобой было так здорово! Я знаю, когда ты выяснил правду — когда пришел от Хатауэя словно в воду опущенный. Это ведь он тебе сказал?

— Он хранит архивы, родословные и вообще, — объяснил Говард. — Потому что среди прочего окучивает и их тоже.

От рассказа папы ему стало не по себе и уж точно не полегчало. Ведь настоящие его родители оставили новорожденного младенца зимой на улице! Что тут о них скажешь… слов нет…

— А теперь расскажи, как вы усыновили,

ой, то есть удочерили меня! — потребовала Катастрофа.

— Не выйдет, — улыбнулся папа. — Мы тебя не удочеряли. Ты у нас завелась обычным путем. Уж не знаю, чем мы провинились, что заслужили такое наказание.

Катастрофа, разумеется, знала, что она не приемыш, но надеялась — а вдруг?

— Нечестно! — надулась она. — Я тоже хочу быть приемной, так интереснее! А просто родной — скучища!

— Я охотно отдам тебя на удочерение в хорошие руки, — пообещал папа. — Будешь дуться и ворчать — точно отдам.

Катастрофу такой ответ не утешил и не удивил. — Зато ты настоящий отпрыск Хатауэя, — напомнил ей Говард.

— Подумаешь! — фыркнула Катастрофа. Она сердито залезла на верхушку холмика и отвела душу, громко ругая охранника: — Помойка ходячая! Вонючка унитазная! У тебя ноги тубзиком воняют! Какашка двуногая! Какашка липкая, мерзкая, склизкая! — выкрикивала она.

Естественно, охранник не обрадовался. В земляной камере потемнело, когда он присел на корточки и, нагнувшись к решетке, пригрозил:

— Не заткнешься — знаешь что будет? Вытащу решетку и отлупцую тебя!

— А ты-то что здесь забыл? — удивилась Катастрофа.

Не успел охранник договорить, как Говард взлетел на верхушку холмика к Катастрофе, которая повернулась к нему и сообщила:

— Да это никакой не сторож! Это Рыжик!

— Вижу, — ответил Говард и сквозь решетку крикнул Рыжику: — Это тебе Шик сказала, что мы тут?

Каково же было его разочарование, когда Рыжик ответил:

— Дурак совсем, что ли? Откуда ей знать? Просто я всю дорогу за автобусом бегом бежал.

Говард сник. Значит, стравить Шик с Эрскином, как в прошлый раз, не получится и выбраться на свободу за счет такой хитрости — тоже. Но Рыжик разговаривал вполне мирно, будто хотел возвыситься в глазах Говарда после того случая у канавы, когда Говард облил его презрением.

— Я видел, как вы полезли в люк, смекнул, что вы пройдете по канализации и выберетесь уже здесь, — объяснил Рыжик. — Так что я нагнал вас поверху, притаился тут и ждал, пока не услышал ваши голоса. Что вы там делаете?

Будь что будет! Говард решил рискнуть.

— Эрскин посадил нас под замок, — объяснил он.

Рыжик покатился со смеху. Потом сел поудобнее, прислонившись к решетке, и сказал:

— Ай да Эрскин! — Помолчал и спросил: — А Эрскин вообще кто? Шик его боится, сама говорила, а Шик такая крутая тетка, что ее поди напугай.

— Ты его видел, — ответил Говард. — Это наш Громила. Сам здоровенный, голова маленькая.

За решеткой посветлело, потемнело и опять посветлело: это Рыжик плюхнулся на живот и приблизил лицо к ржавым прутьям.

— Спасибо, что предупредил! — с сарказмом прошипел он. — А я думал, он ваш дружок. С какой радости он вас запер?

— Оказывается, он братец Шик, — растолковал Говард. — Братец и сестрица друг друга на дух не переносят. — Он почувствовал: еще немного, и отношения с Рыжиком наладятся, хоть чуточку, но наладятся. — Понимаешь, их семеро в семейке, и они захватили власть над городом.

— И каждый хуже и злокозненнее другого! — выкрикнул снизу папа, успевший взобраться до середины холмика. Он чуть не пустил прахом все старания Говарда, пылко обратившись к Рыжику: — Слушай внимательно, мой мальчик. Если этих семерых безумцев не остановить, они скоро захватят весь мир. Надо помешать им! Я взываю к тебе как к гражданину мира…