Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
– Всего около восьми миллиардов.
– Восемь миллиардов рупий на проект, от которого в небе станет потише?
– В конечном счете да, – кивнула она. – Можно было добиться того же другими средствами, даже дешевле. Можно было оплатить несколько законов или выкупить конкурентов и заменить их производственные линии, но это, понимаешь, слишком тупо. А так вышло мило. Все получили то, что хотели: скорость, тишину в небе, безопасные и дешевые машины. Победила дружба.
Мимо пролетел летун старой школы, громыхая, как куски льда в шейкере. Ему вслед недовольно поморщились.
– Это
– Не пошлешь за ним ниндзя Бюля, пока он не вылетел на Юнион-сквер? – рискнул пошутить Леон.
Она не улыбнулась.
– Мы не прибегаем к убийствам. Именно это я пыталась тебе втолковать.
Леон сник. Он прокололся, показал себя неуклюжим – именно то, чего всегда боялся.
– Извини, – сказал он. – Наверное… Видишь ли, это не так легко переварить. Суммы ошеломляют.
– Они ничего не значат, – сказала Риа. – В том-то и дело. Деньги – просто удобный способ направлять силу. Главное – власть.
– Не хочу тебя обидеть, – осторожно заметил Леон, – но ты говоришь страшные вещи.
– Вот теперь ты понял, – кивнула она и снова взяла его под руку: – Выпьем?
Лаймы для дайкири срывались с деревьев, росших тут же, на крыше. Эти деревья были крепкой рабочей скотинкой, и бармен опытным взглядом перебрал несколько плодов, прежде чем ловко открутить спелые и унести их к своему блендеру.
– Здесь подают выпивку только своим, – сказала Риа, когда они уселись, глядя на мелькающих мимо летунов.
– Неудивительно, – сказал Леон. – Здесь, наверно, дорого.
– За деньги вход не купишь, – поправила она. – Его надо заработать. Это кооператив. Я сажала вот этот ряд деревьев. – Она махнула рукой, расплескав дайкири на странную поросль под шезлонгами. – И вон ту мяту сажала.
Указанный ею клочок земли украшали валуны и вьющийся между ними ручеек.
– Извини, – сказал Леон, – но ведь ты, наверно, зарабатываешь большие деньги. Ты могла бы… даже не знаю, например, устроить такое же на любом из принадлежащих Бюлю зданий в Манхэттене. Точно такое же. И даже оплатить работников. А членство сделать привилегией для старших членов правления.
– Верно, – сказала она, – могла бы.
Леон допил дайкири.
– Я должен догадаться, почему ты этого не делаешь?
– Именно, – кивнула она и выпила. И раскраснелась от удовольствия. Леон только сейчас обратил внимание на сигналы, которые подавал ему язык. Выпивка была невероятной. Даже стакан был красив: толстое неровное стекло ручной выдувки.
– Послушай, Леон, скажу начистоту: я желаю тебе успеха. Бюля трудно чем-нибудь удивить, а приятно поразить еще труднее. Если ты сумеешь… – Риа сделала еще глоток и проницательно взглянула на него. Леон поежился. Это ее он счел милой и ласковой? Посмотреть на эту женщину – она могла бы командовать партизанским отрядом. Или сбить с ног любого громилу и сделать из него отбивную.
– То есть мой успех будет и твоим успехом?
– Думаешь, мне нужны деньги? – сказала она. – Ты так и не понял. Вспомни про ранцы, Леон. Подумай о том,
Леон собирался домой, но не попал. Ноги сами понесли его через весь город к офису «Эйт», и он предъявил на входе биометрию, и назвал пароль, и посмотрел, как мигают, прогреваясь, светильники и как они омывают его чудным ласковым светом. Подул ветерок, и он оказался в ночном лесу, более влажном и душном, чем днем. Либо кто-то стер руки в кровь, работая над дизайном, либо где-то в здании прятался настоящий лес, снабженный переменным освещением, – только для того, чтобы поставлять ласковый лесной ветерок в рабочие помещения. Леон решил, что лес – более правдоподобный вариант.
Он долго стоял у стола Кармелы, потом нерешительно опустился на ее место. Простой твердый стул хорошей работы, чуть подпружиненный. Смешные клавиши сносились под ее пальцами, а запястья за долгие годы отполировали гранит до блеска. Леон подпер щеки ладонями, вдохнул ночной воздух и постарался прочувствовать ночь. Гостиная была по-ночному темной, но по-прежнему восхитительно щекотала босые ноги, а потом, минуту спустя, голые бедра и грудь. Леон лежал на животе в одних трусах и подбирал название для ощущения в каждом нервном окончании. Лучше всего подходит «предвкушение», решил он: чувство, что тебе вот сейчас почешут спинку рядом с тем самым местом, которое хочется почесать. Потрясающе!
Многим ли в мире знакомо это чувство? «Эйт» продал лицензию нескольким фешенебельным отелям – это Леон выяснил после первой встречи с Риа, – и все. Не больше трех тысяч человек во всем мире испытали такое замечательное ощущение. Из восьми миллиардов. Он попытался разделить в уме, но сбился с нулями. Тысячная процента? Или десятитысячная? В Ангилье такого никто не пробовал: ни работяги из вертикальных трущоб, ни всего лишь миллионеры из роскошных домов и самолетов на почасовой аренде.
Что-то тут…
Хотел бы он еще поговорить с Риа. Она его пугала, и в то же время с ней было хорошо. Как с проводником, которого он всю жизнь искал. Пока ему придется обойтись Бротиганом. Или кем-то другим, лишь бы помог разобраться в том, в чем угадывается самый большой и опасный шанс в его жизни.
Должно быть, Леон задремал. Потому что, когда опомнился, свет горел на полную, а он, почти голый, лежал на полу и таращился в лицо склонившегося над ним Бротигана. Тот с натужным весельем пощелкал пальцами перед его носом:
– Проснись, солнышко!
Леон покосился на призрачные часы, мерцавшие в каждом углу, – чуть более темные пятна чувствительной краски, которая не воспринималась сознанием, если не присматриваться нарочно. 4:12. Он сдержал стон и спросил:
– Что ты здесь делаешь?
Бротиган клацнул лошадиными зубами и хихикнул:
– Ранняя пташка. За червячком.
– Серьезно, Бротиган? – Леон сел и, нашарив рубашку, стал ее застегивать.
– Серьезно? – Он присел на пол рядом с Леоном, вытянул перед собой ноги с большими ступнями. Ботинки ему делал тот же мастер, что и Леону. Леон узнал стиль. – Серьезно… – Он почесал подбородок и вдруг выпалил: – Я трушу, Леон. Серьезно трушу.