Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
– Не лезьте туда, – сказал Шинген Накаде. – Дождитесь, когда вернется Одиннадцатая группа и мы восстановим контроль над городом. Это мой вам совет.
Накада поклонилась. Шинген повернулся к монахам, все еще продолжавшим возиться с рычагами, чтобы Амитабха сидел ровно.
– На уровень посмотрите же, болваны! – заорал он.
– Слышал я про этих каннибалов, – сказал Ишино. – Отрубают человеку кисти и ступни и вывешивают вялиться на ветерке.
– Это в Новом Йезо, а не здесь, – сказала Хаяши. – Я это видела. Это у них такой ритуал. Они не едят, а просто
– Я знаю, что мне рассказывали, – уперся Ишино.
Все вернулись на катер. Солнце скрылось за куполом стадиона. Хаяши на корейский манер жарила на решетке креветок, а Ишино варил клейкий витаминизированный пайковый рис.
– Эй!
Накада подняла глаза от карты, которую они изучали вместе с Шираокой, и увидела рядом с катером фантастическую фигуру, прыгавшую на горячей плитке с ноги на ногу: высокая, расхлябанная, как марионетка, в драной форме какой-то гражданской службы Варяжской Руси из белой шерсти, отороченной бледно-голубым шелком. Когда она приблизилась, Накада поняла, что это человек. Круглая хазарская шапка, светло-голубые глаза на небритом, красном от солнца лице. На вид ему было от тридцати до сорока. Он был босиком.
– Эй! – позвал он и спросил по-японски: – Говорите по-гречески? Поднимаетесь на север?
«Поднимаетесь на север»?
– Я говорю по-гречески, – с трудом сказала на греческом Накада.
– Хорошо, хорошо.
Человек прыгнул на палубу, едва не свалив кастрюльку с рисом.
– Извиняюсь. Идете вверх по реке, да?
Греческий у него был немногим лучше, чем японский, но говорил он уверенней.
– Я Семенов. Андрей Карлович. Поэт. Из Новгорода. Вам надо пересечь город?
– Да, мы пойдем вверх по реке, – сказала Накада. – И нам придется пересечь город. Ну и что?
– Судоходный канал, – сказал русский.
Он взял в руки карту, отстранив Шираоку, и стал рассматривать.
– Я покажу.
И тут же уронил ее, отвлекшись на Хаяши, которая снимала с гриля креветки.
– Эй! Креветки!
– Эфесо, Эсмирна, Пергамо, Тиатира, – перечислял русский, усевшись на крышу рулевой рубки. Босые ноги были черны от грязи. – Сард, Филадельфия, Лаодекия. Семь городов.
Катер шел по широкому, забитому мусором каналу, более-менее придерживаясь инструкций русского, но Шираока то и дело сверялся с картой, а Ишино с Хаяши стояли на носу и следили за тем, чтобы не врезаться во что-нибудь.
– По легенде. Знаете ее?
– Какая легенда?
Накада, босая, сидела, обхватив колени руками, прислонившись спиной к турбине. С того момента, когда она передала русского на попечение недовольного Шираоки, она почти не обращала на него внимания. Она наблюдала за городом.
Первые поселенцы, которые основали город и назвали его во славу Семи епископов Эспирито-Санто – городом Святого Духа, – построили его на возвышенности между озером и Акуамагной, хотя строительный камень им пришлось перевозить сюда на баржах из каменоломен, находившихся за сотни километров выше по течению. С палубы катера, лавировавшего среди обломков, чтобы не натолкнуться на рухнувший кран или перевернутую баржу, Накада хорошо видела Старый город, Альта-Сидад. Соборы лежали в руинах, от соседних зданий остались одни коробки.
– Легенда о Последних Днях, – сказал Семенов. – В Иберии и Франкии есть легенда о семерых епископах. Будто бы им удалось спастись от армии калифа. Они добрались до Опорты, погрузили на корабли своих сподвижников и все сокровища и пересекли Западный океан. Будто бы Айя Эулайя, которой они молились, привела их к берегам острова, который они назвали Антилией.
Накада отметила про себя, что на эту тему русский лучше стал говорить по-гречески.
– Епископы основали там новое христианское царство, новый Израиль. И построили семь золотых городов – по числу епископов. А еще там говорится, что однажды епископы вернутся и возродят христианство.
– Непохоже, чтобы они решили начать отсюда, – сказала Накада.
Русский ничего не ответил.
Воздух обжигал, как вода в горячих ключах, как свежая зола. Небо было синее и абсолютно чистое. Бандиты и каннибалы, которых боялся Ишино, не давали о себе знать. Не было видно ни рыбы, ни птиц, ни людей. Нижний город, с его лабиринтом деревянных улочек, где жили и работали большинство обитателей Эспирито-Санто, стоял пустой. О том, что здесь канал разветвлялся, можно было догадаться по еле заметному движению мусора, вместе с которым ползли мертвые тела, трупы собак и свиней, кружа в медленных водоворотах возле случайных препятствий вроде рухнувшей балки или перевернутой лодки.
Накада смотрела на все это с приятным чувством меланхолической грусти. В пакетике, который она украла с тележки в ожоговой палатке, лежала, быть может, лишь четверть ее обычной дозы, но и одного грана опиума было достаточно, чтобы снять напряжение и вернуть способность воспринимать окружающий мир. Она ощутила, как ее охватывает mono по aware [77] , обреченность, которая, как ей казалось, и несла их суденышко – по грязным водам канала, среди руин и трупов, под чистейшими небесами, – несла всех и вся в этом мире. Накада глядела на развалины, и, невзирая на жару, от осознания трагической красоты мира ее била дрожь.
77
Mono по aware – философское понятие японской культуры, осознание недолговечности жизни и бытия.
Впервые за много месяцев она чувствовала себя живой.
Если бы все это случилось не в Эспирито-Санто, а где-нибудь в Искандерии или в Мессалии, Нанджине, Коку ре или Кумби-Салехе – в любом месте, какое мы радостно называем цивилизованным миром, – история человечества была бы разделена надвое. До и после. Невинность и опыт. Первые и последние дни закона. Конец Юги и начало новой эры. Но все это произошло в Антилии. И, как почти все, что происходит в темных уголках Земли, осталось незамеченный за их пределами. Меня это устраивало. Для меня это означало, что я не обязана им сочувствовать.