Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Макдональд Йен

Десять этажей брендов по кругу — полированный мрамор полов, кондиционеры, бормочущие тележки, зверушки–роботы — «они не гадят», — детишки в новейших надувных башмаках.

— Что вы об этом думаете? — пристает ко мне сеть малайцев. И одним движением поворачивает ко мне все головы, даже головы женщин в скромных платках.

— Думаю, это похоже на Куала–Лумпур дождливым вечером.

Коридоры торгового центра тоже уходят в бесконечность — занимайтесь покупками до самой Альфы Центавра. Конечно, это иллюзия, как в павильоне

зеркал.

Очень приличная техника, она обманывает глаз на добрых тридцать секунд. Чтобы обманываться дольше, надо хотеть обмануться. В конце коридора, протянувшегося к чему–то вовне, виден единственный огонек, далекий и чистый.

Мы переделали мир.

Агнет выглядит совсем измученной.

— Я хочу пить, где здесь бар?

Мне тоже нужно уйти, подальше от людей, которые знают, что для моей жены я больше ничего не стою.

Наша маленькая тележка разыскивает нас, восторженно окликает по именам и дает советы. Здесь, в торговом центре «Рамли», на десятом уровне главной башни, мы можем выбирать из бара «Инфинити», клуба «Маллака» («Разделите удовольствие с Моэмом!»), «Британской Индии», обзорной вышки Куала–Лумпура…

Агнет выбирает «Приморский» — не знаю, по доброте или в насмешку.

Я вхожу в бар с высокими потолками, и на минуту сердце вспыхивает надеждой. Здесь море, острова, мосты, паруса, чайки и пляшущие солнечные блики. Дымки в баре имитируют морской туман, и сахарный воздух поднимает настроение. На другом конце бара — что–то похожее на гигантский рыжий шар (на самом деле это половинка шара, вторая — просто отражение). Люди раскинулись на песке с названиями брендов («Гарантированно сметается и испаряется!»). Расположенное в пятидесяти метрах над головой виртуальное зеркало удваивает расстояния, так что, подняв глаза, вы видите себя на высоте ста метров, как бы в полете. Сеть малайцев поспешно выкладывает своими коллективными телами слово «ДОМА». Мы пьем мартини. Герда все спит, и я опасаюсь, что она не проснется.

— Так, — говорит Агнет, и ее тон вдруг падет и становится сравнительно мирным. — Извини за то, что там произошло. Нам обоим было тяжело. Я тоже сомневалась. В смысле, стоит ли сюда уходить.

Она накрывает мою руку своей.

— Я всегда буду тебе благодарна, — говорит она и не лжет. Я играю ее пальцем. Кажется, я купил ее верность.

— Спасибо, — говорю я и понимаю, что она потеряла мою.

Она пытается вернуть любовь, сжимая мою руку.

— Я знаю, ты сюда не хотел. Знаю, что это ради нас.

Даже мальчики чувствуют, что как сильно все изменилось. Сампул и Тарум молча разглядывают нас круглыми карими глазами. Не так ли было с их папой номер один?

Старший, Рит, презрительно фыркает. Ему нужно возненавидеть нас, чтобы вылететь из гнезда.

У меня так саднит сердце, что я не могу говорить.

— Что ты будешь делать? — спрашивает она. Вопрос звушит потерянно, и она пытается сменить тон на легкомысленный. — Есть идеи?

— Открою казино, — говорю я, чувствуя себя мертвым.

— О, Чанна, какая мысль! Чудесно, просто великолепно!

— Не правда ли? Всем этим людям нечего делать.

Нужно же им приносить куда–то порошок. Я смотрю на море.

Рит закатывает глаза. Где для него выход отсюда? Я не знаю. Вижу, что ему тоже придется уничтожить свое наследство. Что он будет делать: бурить скалу? Нырять в лаву? Или из чистого протеста снова поднимется на землю?

Действие наркотика кончается, и Герда просыпается, но взгляд у нее спокойный, она с интересом рассматривает столик и еду. Затем девочка выходит наружу, в торговый центр, и вдруг взвизгивает от смеха и бежит к перилам. Она указывает на светящуюся желтую вывеску с черными ушками и произносит: «Дисней!» Она все бренды называет вслух, как имена старых друзей.

Я ошибался. Герда здесь дома.

Я вижу себя, блуждающего по шепчущим мраморным полам, словно призрак, слушающий голос того, что умерло.

Мы уходим в наш номер. Он очень похож на проклятое казино, только здесь за стеной нет лодок, впихивающих вам в руки наживку, нет песка, обжигающего ноги. Камбоджи больше нет — для нас.

Агнет вне себя от восторга.

— Какое тебе хочется окно?

Я прошу центр Пномпеня. Лес острых серых небоскребов до горизонта. Под дождем, прошу я.

— Нельзя ли что–нибудь повеселее?

— Конечно. Как насчет тюрьмы Туол Сленг?

Я знаю, что не нужен ей. Я знаю, как сделать ей больно. Я ухожу погулять.

На куполе наверху туманность Конская Голова. Сияющая, дивная, смертоносная, через нее тридцать лет пути на скорости света.

Я захожу в аптеку. Аптекарь похож на шарлатана из рекламного объявления. Я спрашиваю:

— Нет ли… нет ли отсюда выхода?

— Можно подняться на Землю без документов. Такие попадают в лачуги на Сентосе. Но вы ведь не того хотите?

Я только качаю головой. Мы словно отредактированы так, чтобы ничего подозрительного не прозвучало. Он дает мне крошечный белый пакетик с синей надписью.

Мгновенно и безболезненно, как у незадачливых клиентов в моем казино.

— Не здесь, — предупреждает он меня. — Унесите куда–нибудь, например в общественный туалет.

Ужас — пакетик не запечатан. Я его трогал, порошок мог остаться у меня на руках, смахнуть где попало нельзя — вдруг дети лизнут?

Тогда я понимаю, что не хочу умирать. Я просто хочу домой и всегда буду хотеть. Я — сын Камбу, кампучиец.

— А, — говорит аптекарь с довольным видом, — знаете, Будда учил смиряться.

— Почему же мы не смирились с Землей? — спрашиваю я.

Аптекарь пожимает плечами, обтянутыми белым халатом.

— Нам всегда хочется чего–то другого.

Мы всегда должны двигаться дальше, и, если не можем покинуть дом, он сводит нас с ума. Запертые, обезумевшие, мы затеваем что–то новое.

До настоящего человека мне еще одна ступень. Я вспоминаю своего дядю: как только его дети и дети его брата подросли, он покинул нас, чтобы стать монахом. Так завершалось создание человека в былые времена.