Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк
Шрифт:
— И ты доверяешь этим кривоногим разбойникам?
— Нет, вовсе нет. Но они говорят только на своем таинственном наречии и, в отличие от нас с тобой, не люди Писания. Поэтому, что бы они ни увидели во владениях нашего Тихого Господина, поведать об этом миру они не смогут. К тому же хорезмские турки очень дешевы. Дело в том, что они сами ищут у нас убежища. Они нуждаются в защите от Великого Хана монголов.
С минуту Хильдегарт обдумывала эти доводы, на первый взгляд казавшиеся неопровержимыми, как аксиомы. Как бы то ни было, Синан явно не лгал. Он никогда ей не лгал; жаль, что он был так нелепо упорен в своих языческих заблуждениях.
— Синан, а ты ничего больше не хочешь рассказать мне об этом ужасном Великом Хане?
— Тебе не стоит даже задумываться
— Нет, только не сейчас.
— Отчего же? Я уступлю тебе слона!
— В последние десять лет у меня неважно шли дела с торговлей китайским шелком. Быть может, так называемый Великий Хан и есть источник моих неудач?
Синан задумчиво впился зубами в кусок перченой баранины, насаженный на шампур. Вопросы Хильдегарт вызывали у него раздражение. Самые отважные люди умирали по одному слову Синана, и все же Хильдегарт была гораздо богаче, чем он. Она вообще была самой богатой женщиной на земле. Управление международными рынками входило в число любимейших занятий Хильдегарт — основательницы, счетовода, банкира и главного ростовщика ордена госпитальеров. Она вкладывала деньги в товары и целые города, которые приносили ей еще больше денег, а затем тщательно и аккуратно подсчитывала барыши и снова вкладывала их в дело. Хильдегарт занималась этим, тайно и упорно, уже не одно десятилетие, действуя через сеть никому не известных агентов, живущих в самых различных городах, от Испании до Индии, — через сеть, которой она управляла с помощью птиц и о существовании которой человечество даже не подозревало.
Только Синану был известен механизм этих расчетов и вложений, но ему, аятолле ассасинов, подобный труд казался скучным и ничтожным. А потому он непрестанно слал к Хильдегарт почтовых голубей, прося о новых и новых ссудах.
— Моя ненаглядная, добрая, милая Хьюдегар, — нежно проговорил ассасин.
Хильдегарт вспыхнула:
— Никто больше не называет меня этим именем. Все они, кроме тебя, давным-давно умерли.
— Но, милая Хьюдегар, разве мог я забыть это ласковое прозвище, которым некогда тебя называл?
— То было имя рабыни.
— Все мы рабы Божии, о бесценная. Даже наш Тихий Господин. — И Синан лязгнул шампуром о крепкие белые зубы. — Неужели ты настолько возгордилась, что отвергнешь теперь его призыв, о благословенная мать-настоятельница? Неужели ты так утомлена своей долгой жизнью? Или тебя удручает, что твои ненаглядные христиане-франки наконец отступают обратно за море под натиском воинов истинной веры?
— По-моему, я все-таки здесь, еду вместе с тобой! — заметила Хильдегарт, отводя взгляд. — Хотя могла бы ухаживать за ранеными и подсчитывать доходы. Кстати, почему ты написал ко мне по-французски? Теперь весь монастырь только и болтает, что о твоей таинственной птице и письме, которое она принесла. Ты же сам знаешь, как болтливы становятся женщины, если их запереть.
— Потому что, когда я пишу к тебе по-арабски, ты не отвечаешь, — пожаловался Синан и протер свою прекрасную черную бороду лоскутом розового китайского шелка. — Я ведь все время тебе пишу! А ты сама знаешь, во что обходятся почтовые голуби! Они ценятся на вес золота!
Ассасин махнул рукой, отгоняя струю густого дыма, вырвавшуюся из топки.
Хильдегарт засветила маленькую медную лампу с фитилем, пропитанным кунжутным маслом.
— Но, милый Синан, я шлю тебе письма с важными сведениями о торговле, а в ответ получаю послания, в которых нет ничего, кроме злорадного хвастовства и рассказов о жестокостях войны.
— Я пишу историю нашей эпохи! — возразил Синан. — Послушай, женщина: эти стихи напитаны кровью моего сердца! И если женщина вообще способна оценить мое творение — ты должна его оценить!
— А, ну тогда ладно. — Хильдегарт перешла на арабский — язык, который она в совершенстве освоила за те годы, что прожила пленницей в восточных гаремах — как наложница и младшая жена. — «Вещим пером я пишу Иерусалима дивную гибель, — процитировала она. — Звезды я щедрой рукой сыплю в дома зодиака и наполняю ларцы жемчугом мудрости дивной.
— О Хьюдегар, до чего же ты умна! Ведь это мои лучшие стихи! — Темные изогнутые брови Синана сошлись на переносице, и в его глазах засветилась надежда. — Согласись, что в них есть нечто… великое.
— Не следует тебе изображать из себя поэта, Синан. Ты алхимик, и с этим надо смириться.
— Беда в том, что я уже изучил все, что можно узнать о химии и механике, — посетовал Синан. — Эти сферы человеческого знания скучны и ничтожны. Зато поэзия и литература — неистощимые источники познания! Хорошо, я готов признать, что врожденного поэтического таланта у меня нет: ведь когда я только взялся за перо, моя история была не более чем простым, сухим изложением событий. Но мне все же удалось обрести собственный поэтический голос, ибо я сумел рассказать о многих великих деяниях!
Тут Хильдегарт взорвалась:
— И что же, по-твоему, я должна тебя похвалить?! Пойми ты, тупица, у меня деньги в Иерусалим были вложены! Там делали самый лучший сахар, лучше всего красили хлопок… Так что можешь не сомневаться, я непременно расскажу блемми об этих потерях!
— Можешь даже прочесть ему мои стихи. Если ты не забыла, дальше там рассказывается о том, как христианский Иерусалим, охваченный огнем и стенаниями, пал под натиском мусульман, — сухо ответил Синан. — И еще можешь сказать ему, что франкские отродья все до единого будут сброшены в море! Вот уже восемьдесят девять долгих лет прошло с тех пор, как эти немытые образины притащились к нам из Турции и стали отбирать наши земли. Эти бледнолицые страхолюдины были похожи на армию мертвецов, восставших из могил! И вот наконец захватчики, опаленные священным огнем, дрогнули под ударами меча правоверных и в страхе бежали от армий джихада, как побитые псы. Бежали, чтобы никогда более не вернуться! Пойми, Хьюдегар: я сам перенес всю горечь этого унижения. Я стал невольным свидетелем бедствий моего народа, я наблюдал их все это долгое время, изо дня в день. И вот теперь настал час, когда свершилось высшее правосудие, и вскоре я увижу спины заморских захватчиков! Знаешь, что мне только что сказал Саладин? [112]
112
Саладин, Салах-ад-Дин Юсуф ибн Айюб (1138–1193), правитель Египта, султан. В 1187 г. взял Иерусалим и затем изгнал крестоносцев из большей части Сирии и Палестины.
Хильдегарт съела еще одну оливку. Уроженка Германии, она так и не смогла привыкнуть к этому изысканному вкусу.
— И что же он тебе сказал?
— Саладин собирается построить корабли и отправиться в Европу, вдогонку отступающим христианам. — У Синана от этих слов даже дыхание перехватило. — Ты только вообрази, до чего упорен этот великий воитель. Он готов довериться ярости океана, чтобы тот помог ему отомстить за нашу поруганную веру! Можно ли вообразить более достойный способ отдать дань рыцарской отваге?
— Не понимаю, почему ты вообще якшаешься с такими отбросами, как Саладин? Ведь он курд, и к тому же шиит.
— О нет. Саладин — избранник Аллаха. С помощью сокровищ Египта он захватил Сирию. Благодаря богатствам Сирии он завоевал Месопотамию. Сокровища Месопотамии рано или поздно освободят Палестину. А сам Саладин окончит свои дни в окружении изможденной армии и без гроша за душой. Саладин тощ как палка, он вечно страдает от болей в животе, но именно его силами мы возвратим себе Палестину. А богопротивные государства, созданные крестоносцами на задворках христианского мира, прекратят свое существование. Такова божественная справедливость, справедливость истории — и я непременно засвидетельствую эту божественную справедливость в моих творениях. Таково мое призвание — не в этом ли состоит долг всякого ученого человека?