Лучшие годы жизни
Шрифт:
– Целый месяц от тебя ни одного звонка. Даже дольше месяца, – робко ответила Моника. – Я решила, что ты не хочешь видеть меня.
– Ошибаешься. Я очень соскучился. Но так уж сложились обстоятельства.
– Ты приедешь ко мне?
– Если ты свободна, – Юра заторопился. – У тебя же могут быть другие планы.
– Любимый, когда ты рядом, у меня нет других планов.
У Полётова перехватило дыхание. «И мне надо вербовать её… Ради чего? Ради какой такой великой идеи? Где эта идея? Любовь во всём мире? Равенство? Общечеловеческое счастье? Нет! Ничего этого нет, мать твою! Да, есть моя работа, но Моника-то к ней не имеет ни малейшего отношения. Почему я должен рисковать этой молодой женщиной? Кто дал мне право ломать её жизнь?»
– Так ты приедешь? – Спросила она.
– Уже еду… Целую тебя…
Через двадцать минут он, всё ещё погружённый в свои размышления, остановился перед дверью её квартиры, достал ключ, вставил ключ в замочную скважину, повернул и вошёл в квартиру. Моника ждала в коридоре, сидя на стуле. Из-за её спины лился приглушённый свет настольной лампы, едва уловимо колыхались лёгкие занавески перед распахнутым окном.
– Ты что? – оторопел он. – Почему ты здесь, почему не в комнате?
– Жду тебя… Подумалось, что так ты быстрее появишься…
Она порывисто поднялась и бросилась ему на шею.
– Как я соскучилась!
– Моника, дорогая моя девочка!
Они долго целовались, затем она потащила Юрия за собой к постели.
– Ничего не хочу сейчас, только тебя! – шелестел её шёпот в тишине квартиры.
Полётов испытал внезапный прилив бешеной физической силы, смешанный с неописуемой нежностью и безудержной страстью. Он подхватил Монику на руки и долго кружил по комнате, впав в некое подобие транса. Девушка превратилась в пушинку, стала невесомой. Он ощущал только прикосновение её мягких губ, тело её исчезло. Пространство квартиры, свет, ночь, звуки – всё исчезло. Осталось только неторопливое кружение и касание тёплого женского рта. А в голове стучало: «Сейчас, скажу, сейчас… Нет, не сейчас… Вообще никогда…»
Вдруг он застыл и немного отстранил от себя Монику, чтобы разглядеть её лицо.
– Ты такая чудесная…
– Я люблю тебя, – прошептала она.
– Не представляю, что бы я делал, если бы не остановился тогда в «Арагоне».
– Наверное, ты держал бы теперь на руках другую девушку? – спросила она с грустью.
– Может быть, может быть… Но я бы не испытывал таких чувств.
– Каких?
– Любовных…
Он мягко опустил её на кровать. Моника легко освободилась от одежды и вытянулась на спине, впитывая вкус рассыпавшихся по её телу поцелуев.
Через час они успокоились.
– Юра, ты сразу погрустнел.
– Разве?
– Да. Наверное, ты отвык от меня, от Барселоны… Уже скучаешь по Москве?
– Нет… Просто есть кое-что… Послушай…
– Что? – Моника повернулась к Полётову.
– Мне нужно поговорить с тобой очень серьёзно.
– Говори, – она положила руку под голову и внимательно посмотрела ему в глаза. – Тебя что-то тревожит. Я чувствую. Я вот здесь чувствую, – она указала на сердце. – Скажи всё, что ты должен сказать… Но только сначала ответь мне: ты меня любишь?
– Да. – Полётову внезапно сделалось легко. «Неужели эта недосказанность тоже угнетала меня? Неужто надо признаться в любви, чтобы почувствовать себя в праве говорить с женщиной на самые закрытые темы? Неужто через это мы обретаем возможность открываться? Через любовь? Что происходит? Что такое любовь? Беспредельное доверие? Доверие…»
– Теперь можешь говорить всё, что угодно, – разрешила девушка. – Даже самое плохое для меня.
– О плохом нет речи… Просто всё слишком сложно, запутанно… Ты же знаешь, что я работаю журналистом. Профессия, скажем так, не однозначная…
– Что ты имеешь в виду?
– Я ищу информацию. Самую разную. Какую угодно. Если нет информации – нет журналистики.
– Знаю. – Моника поднялась на локте и провела другой рукой по груди Юрия.
– В наш век без информации не делается ничего. Ни бизнес, ни политика, ни даже обучение в институте. Даже для того, чтобы пользоваться незнакомой компьютерной программой, надо сначала получить информацию об этой программе.
– Ты к чему клонишь? – в голосе Моники не прозвучало ни тени настороженности.
– К тому, что я занимаюсь добыванием сведений, которые бывают разного качества. Некоторые носят даже гриф «секретно». Часть из того, что попадает мне в руки, я оставляю себе, другую часть отдаю моим друзьям.
– Что это за друзья?
– Разведчики.
Моника перестала гладить Юрия, её рука застыла в нерешительности.
– Ты хочешь сказать, что ты помогаешь кому-то шпионить?
– И ты тоже. Просто ты не знаешь, кому и когда. А я знаю.
– Как может быть, что я не знаю этого? – не поняла девушка.
– Очень просто. Некоторые из людей, с которыми ты общаешься в последнее время, являются агентами. Некоторые работают на американцев, некоторые – на англичан.
– Кто?
– Ты помнишь Амаранту Монторью?
– Кто же забудет эту скандальную стерву?
– Её муж сотрудничает с американцами.
– Он же работает в министерстве юстиции! Государственный чиновник!
– В том-то и дело. Можешь себе представить, что творится в мире.
Моника села в кровати и в полном замешательстве огляделась, будто пытаясь отыскать на стенах своей комнаты какое-то объяснение услышанному, какие-то тайные знаки.
– Юра, ты смеёшься надо мной? Шутишь?
В ту минуту она напоминала испуганную девочку.
– Нет, я вполне серьёзен.
– Откуда ты знаешь про Августина Монторью и про то, что он шпионит? Фу, как ужасно звучит это слово!
– Я пытаюсь объяснить тебе, – мягко проговорил Полётов, – но не так просто растолковать такую сложную вещь. Тут ведь всё сильно спутано. Все друг другу помогают, оказывают поддержку. Никогда не знаешь наверняка, по какой причине тебе задают тот или иной вопрос. Каждая встреча может быть частью чьей-то хитрой игры. И беда в том, что простые люди даже не догадываются об этом.