Лучшие страхи года
Шрифт:
23 октября. Ночью поднялась тревога: индейцы с воплями набросились на нас с горного склона. Мы и оглянуться не успели, как потеряли четыре фургона — девять человек были убиты в драке. Эти мерзавцы и половину волов прирезали. Возвращаясь в горы, они смеялись, это был пугающий и грубый смех. Я и сейчас все еще его слышу и, наверное, не забуду до самой могилы — навсегда запомню, как дикари насмехались над нами на этой дикой земле. Дикари, пишу я? По крайней мере, они не убивают себе подобных, как это сделали мы.
31 октября. Мы продвигаемся так медленно, что о пройденном пути не стоит и говорить. Волы умирают на ходу,
4 ноября. Почти достигли гор… неужели Господь смилостивится над нами и позволит нам миновать перевал до прихода зимы? Над белоснежными вершинами клубятся темные тучи. Еще неделю, Господи, дай нам хотя бы неделю! Мы всю ночь молились, стоя на коленях, Элизабет и я: Господи, дай нам одну неделю!
8 ноября. Поднимаемся к перевалу. Совсем немного осталось! Господи, неужели?
9 ноября. Ночью пошел снег, с неба начали падать огромные хлопья. Мы шли, не останавливаясь, но к утру снова повалило, а к середине дня поднялась страшная метель. Волы поскальзывались, фургонами невозможно было управлять. Мы разбили лагерь на берегу озера рядом с лесом, где когда-то давно кто-то из наших предшественников сколотил из бревен четыре или пять хижин. Сегодня мы укроемся в них и будем молиться о прекращении снегопада.
10 ноября. Снег шел всю ночь. Проход закрыт — ни человек, ни животное не сможет пробраться через такие заносы. Мы все измучены, надеяться больше не на что. Ветер воет, как бешеный, становится все холоднее, небо черно, как свинец. Мы проиграли. Зима настигла нас, и мы оказались заперты на перевале. Боже, смилуйся над нами.
Из городской газеты Сакраменто, 2 февраля 1847 г.
Наши читатели, с тревогой ожидающие новостей об оставшихся в горах переселенцах, без сомнения, помнят интервью с мистером Генри Гарроуэем, одним из участников партии, который был отправлен вперед и прибыл в Калифорнию в ноябре, едва успев перебраться через перевал до первой зимней бури. Как вы наверняка помните, мистер Гарроуэй сообщил о своем намерении собрать спасательный отряд из храбрых жителей Форта Саттера, а сам мистер Джон Август Саттер великодушно пообещал обеспечить отряд снаряжением и продовольствием. Но, увы, из форта поступило мрачное известие: после безжалостных январских снегопадов стали непроходимыми даже нижние, западные, перевалы. Нам сообщают о снежных заносах в полтора человеческих роста, и, по самым оптимистическим ожиданиям, спасатели смогут отправиться в путь не раньше марта…
Продолжение дневника Джона Бьюэлла (без дат, написано рукой его жены, Элизабет)
Мне бы и в голову не пришло взять перо моего любимого мужа и дописать до конца историю бедствий, обрушившихся на нашу семью, но если его дневник — это все, что от нас останется, то пусть он послужит свидетельством огромной человеческой храбрости и такой же безмерной порочности.
Мы вот уже почти три месяца заперты непогодой на берегу озера. Трудности начались сразу же: когда мы прибыли сюда, провизии уже было в обрез, а вскоре ее не осталось и вовсе. Я видела, как люди пытались есть полоски кожи и корешки книг, древесную кору, траву, и даже землю, ветки и листья. Сначала нас было тридцать пять человек: тридцать два взрослых и трое детей, включая Мэри-Кэт, моего маленького ангелочка. Теперь нас только трое.
Голод поглощает все. Целыми днями мы не могли думать ни о чем, кроме еды. В этом было что-то
На исходе ноября провизия закончилась: к тому времени уже зарезали и съели последнего вола и всех оставшихся мулов. Из людей первым умер ребенок: малышка Эмили, дочь Сары Доэрр; вскоре после нее умерла Мисси Шостейн, а на следующий день — ее отец. Наше горе было огромным, ведь мы еще не были готовы к тому, что смерть так скоро станет нашей верной спутницей. Но когда за бедой следует новая беда, а покойникам потерян счет, боль притупляется, хотя оплакивать покойников необходимо. Скорбь по умершим — самое человеческое из чувств, а мы должны оставаться людьми даже в этом аду.
С самого начала было ясно, что не все из нас доживут до конца года. Уныние охватило наш лагерь, словно пожар, и многие не смогли противостоять этому чувству. Мужчины оказались особенно ему подвержены, и мой муж Джон не стал исключением. Он обвинял во всем себя и поначалу целыми днями не вставал с постели из листьев и мха, мучаясь угрызениями совести. Я много раз пыталась с ним поговорить и убеждала его не винить себя в наших бедах, но он не успокаивался и лишь отворачивался к стене. Я очень за него боялась — боялась, что он утратит волю к жизни и тихо угаснет, как угасли многие из нас.
Но мой муж Джон Бьюэлл был сильным и отважным человеком, и вскоре он поднялся с постели, чтобы заняться делом. Ему удавалось ловить в силки мелких животных и птиц — ворон и зайцев. Он помог мне утеплить нашу хижину, а затем занялся и хижинами наших соседей. И все начало декабря, когда люди вокруг умирали и казалось, что надежды нет, он разрабатывал свой план.
Вместе с тремя мужчинами: Биллом Доэрром, Мартином Фэрроу и юным Кентом Шостейном — он решил перебраться через горы и привести помощь. Индейцы, Чарли и Джозеф, должны были сопровождать их и помочь им добраться до Калифорнии. Это был отчаянный план, очень опасный, с мизерными шансами на успех, но, когда о нем рассказали на собрании, все проголосовали «за», потому что больше надеяться было не на что. Но честно скажу — я была против; я плакала и умоляла Джона остаться с нами и не рисковать жизнью в поспешной и необдуманной авантюре. Однако он не послушал меня, похоже, он видел в этом безрассудном плане шанс на спасение не только для нашей злосчастной партии, но и для себя самого — как будто этим он мог оправдать себя в моих глазах, хотя на самом деле он всегда оставался для меня героем и моей единственной настоящей любовью.
Они выступили на второй неделе декабря, а вскоре после этого Хайдрик обратился ко всем со своим чудовищным предложением.
Мне приходится собирать в кулак все свое мужество, чтобы унять дрожь и писать дальше. Хайдрик сказал, что люди, отправившиеся за помощью, обречены, и, без сомнения, погибнут в горах, и что надеяться на них нечего. Мне хотелось его ударить — как он посмел сомневаться в моем муже и его храбрых товарищах, когда у него самого хватало духа лишь на то, чтобы дрожать в своей хижине! Но я должна писать о главном и не отвлекаться.
Хайдрик сказал, что все мы не доживем до весны, если только не воспользуемся единственной возможностью. Он сказал, что вокруг нас полно свежего мяса, но нам не хватает мозгов, чтобы это понять, и решимости, чтобы этим воспользоваться. Он сказал, что работал мясником и покажет нам, что имеет в виду. Даже через пятьдесят лет я не забуду того, что он сделал после этого. Он подошел к двери большой хижины и распахнул ее. Вокруг все было завалено снегом, и только тонкая тропинка вилась между хижинами. Рядом с тропой были могилы наших спутников, погибших от голода и холоду наверное, девять или десять. Мы не смогли выкопать ямы в земле, потому что она промерзла и стала твердой, как железо. Вместо этого мы заворачивали трупы в одеяла и хоронили в снегу, где они пролежали бы, нетронутые, до весны.