Лучшие страхи года
Шрифт:
Хайдрик указал на могилу маленькой Мисси Шостейн.
— Вот ваше мясо, — произнес он своим низким гортанным голосом. — Нравится вам это или нет, но это единственная еда, которую вы сможете найти до того, как потеплеет.
Поднялся шум. Старик Шостейн ударил Хайдрика по лицу и пообещал взять пистолет и вышибить ему мозги, если он только попробует осквернить могилу его внучки Хайдрик стер кровь со щеки, облизал ладонь с таким видом, что меня затошнило, и ответил:
— Вот видите. Нужно все правильно распределить, чтобы никому не пришлось есть своих родственников.
Но мистер Шостейн сам слег в могилу еще до наступления Рождества, и еще двое были похоронены в тот же день. На
Хайдрик разделывал тела и разносил куски мяса. Словно наводящий ужас чернобородый демон, ходил он от хижины к хижине, каждый раз не забывая постучать и в нашу дверь, и каждый раз я отказывалась ему открывать. Иногда этот упырь, усмехаясь, заглядывал к нам в окно, и я прижимала Мэри-Кэт к груди и молилась о нашем спасении. Пять из семи семей согласились есть мертвечину, но, клянусь, ни Бьюэллы, ни Шостейны не осквернили себя поеданием человеческой плоти. Не мне судить тех людей — мама часто говорила, что ради спасения своей жизни человек готов пойти почти на все. Но есть мясо своих же друзей-христиан? Ни за что!
Я расставляла силки, и моей добычи хватало, по крайней мере, для Мэри-Кэт: дома, в Вермонте, когда я была маленькой, мама показывала мне много способов охоты на мелких животных, живущих в горных лесах. Но мы все равно голодали, и Мэри-Кэт стала ужасно худенькой и бледной, но даже крохотный кусочек человечины не коснулся наших губ. Что до остальных, то кто-то ел, кто-то воздерживался, вспоминая о совести, но те, которые решились питаться мертвечиной, не слишком-то раздобрели на этой еде, ведь на костях у покойников почти не оставалось мяса. Если кто-то и смог ненадолго отсрочить собственную смерть, то какой же ценой, Господи? Какой ценой?
Эта нечестивая еда не пошла никому впрок, и в январе люди начали умирать снова. Где-то в это же время с гор спустились Кент Шостейн и индеец Джозеф и принесли с собой тело моего мужа Джона Бьюэлла.
Мы похоронили Джона в снегу за хижиной. Кент Шостейн рассказал, как тяжело пришлось им в горах, как они заблудились, разыскивая перевал, который бы еще не был занесен снегом, и уже через неделю оказались на грани голодной смерти. Доэрр и Фэрроу предложили убить индейцев и съесть их мясо, но Чарли бросился на Мартина Фэрроу с ножом и зарезал его, а Билл Доэрр застрелил Чарли на месте. Джозеф хотел отомстить Доэрру за смерть сородича, но Джон и юный Кент не позволили. Возможно, они это сделали зря, потому что, проснувшись на следующее утро, обнаружили, что Доэрр сидит у костра и ест печень Чарли. Кент и мой дорогой Джон отказались присоединиться к этой страшной трапезе и попросили Джозефа отвести их обратно, к лагерю у озера. Когда они видели Билла Доэрра в последний раз, тот бредил и что-то пел под соснами, размахивая куском мяса на кости.
Несчастный Кент Шостейн рассказал мне все это, лежа на смертном одре; его мучила страшная лихорадка, и уже через два дня его безутешные сестры забрали у меня тело, чтобы похоронить. Вскоре и они ушли вслед за ним, и тогда начался самый мрачный период моих испытаний.
После гибели Джона и смерти семьи Шостейнов из всех людей, которые отказывались есть трупы, остались лишь мы двое: я и Мэри-Кэт. Хайдрик стал в нашем лагере главным; он ходил от хижины к хижине, словно вождь дикарей, украсив себя — у меня рука не поднимается описывать такой ужас! — украсив себя чудовищным ожерельем из костяшек пальцев и позвонков на кожаном ремешке. Он утверждал, что это кости мулов и волов, но все мы знали, что он лжет. И кто решился бы его упрекнуть? Он кормил всех, и все от него зависели. На плечах он носил плащ из волчьей
У нас в лагере вошло в обычай устанавливать над могилами деревянные колышки с табличками, чтобы людям не пришлось есть плоть своих родственников. И поначалу упырь Хайдрик боялся даже подойти к могилам Шостейнов и моего мужа. Но представьте себе мое горе и ужас, когда я, придя помолиться на могилу к Джону, обнаружила, что Хайдрик выкопал тела Адольфа и Беллы Шостейнов и оттащил их к своей хижине, куда я не решалась приблизиться. Что я могла сделать?
В присутствии всех, кто остался в живых (Господи, как же их было мало! Но и они могли бы противостоять Хайдрику, если б осмелились), я обвинила Хайдрика в этом злодейском поступке. Но он лишь рассмеялся в ответ:
— Так откуда еще мне брать мясо? Они — такая же еда, как и все.
Никто не поддержал меня; все поджали хвосты, как шакалы, вылизывающие окровавленную руку, что их кормит. Я вернулась в нашу хижину с Мэри-Кэт на руках и прорыдала всю ночь. Я поклялась себе: она — мой ангел, и я пойду на все, лишь бы ее защитить. Пусть остальные следуют за упырем, сказала я, но мы еще посмотрим, чем все это закончится.
Закончилось все стыдом, голодом и смертью. Люди не смели взглянуть друг другу в глаза, ложились в постели и умирали во сне, и только Хайдрику пошла на пользу эта ужасная пища. Он чувствовал себя хозяином и толстел на мясе своих бывших подданных.
Джозеф мог бы встать на мою сторону, потому что он (и пусть его имя останется в числе достойных!) никогда не ел проклятого мяса; но он ушел. После того как тело Джона было доставлено в лагерь, Джозеф провел здесь ночь и следующий день, сидя в снегу под самыми высокими деревьями и бормоча какую-то языческую молитву. Волки подходили совсем близко, но не трогали его, а он даже не пытался от них спрятаться. На закате он постучал в мою дверь и сказал, что уходит. Не хочу ли я пойти с ним, спросил он. Я ответила, что не могу, и указала на Мэри-Кэт, спящую в колыбельке. Он кивнул и произнес странные слова: «Наверное, ты сможешь позаботиться о ней лучше, чем кто бы то ни было. Мы еще встретимся». Он смотрел на меня так долго, что я смутилась и опустила глаза под его острым и пытливым взглядом, и лишь тогда он повернулся и исчез. В ту ночь (и я уверена, что это сделал он) у дверей моей хижины оказалась освежеванная туша оленя. Больше его мы не видели.
Уже закончился февраль, начался март, но оттепелью и не пахнет, и нет надежды на спасение. Снег все идет и идет, и по утрам мои ловушки оказываются пусты. Когда спутники Джона принесли в лагерь его тело, здесь оставалось больше дюжины живых душ. Сейчас нас только трое: я, Мэри-Кэт и Хайдрик.
Что за немыслимый кошмар! Как это вообще возможно? Опустевший лагерь похож на чудовищную, засыпанную снегом, скотобойню. На сугробах длинные потеки крови. Везде разбросаны ужасные остатки дьявольской трапезы: то длинная обглоданная кость, то раздробленный череп, — и мы с Мэри-Кэт, запертые в хижине, слышим бред разгуливающего по лагерю безумца.
Сегодня днем… нет, мне страшно об этом писать. Я должна собраться с силами. Сегодня днем он подошел к нашей двери и колотил в нее, пока я не открыла. В первое мгновение мне показалось, что он обнажен до пояса, но затем, не увидев его сальных черных волос и всклокоченной бороды, я решила, что на нем что-то вроде кожаного капюшона. А на самом деле…
Он надел на себя кожу моего любимого супруга Джона Бьюэлла, накинув ее на голову и плечи, словно плащ. Он хохотал, как сумасшедший, и кричал своим хриплым, пронзительным голосом: