Лучший исторический детектив
Шрифт:
Пани Анна поджала губы, приподняла бровь и сказала:
— Я постелю вашей невесте, пан Шиманский, в маленькой спальне. Пусть уж обождёт. Вот когда станет законной женой, тогда и будете спать вместе. У меня не бордель.
Рузя стояла рядом и всё слышала. Завтра она станет пани Шиманской, и ей было безразлично, что там думает о ней эта пани Анна.
Пока хозяйка, словно нарочно долго готовила комнату, Рузя подошла к Гольдману и демонстративно пожелала ему спокойной ночи:
— До завтра, милый, — мурлыкнула Рузя и смачно поцеловала его в губы.
— Прошу пани. Всё готово, — сказала пани Анна, сделав вид, что ничего не видит, и тут же ушла.
Рузя так утомилась от поездки, что сразу рухнула в постель и уснула как младенец.
Гольдман проснулся рано, открыл окно. День обещал быть погожим: над зелёными Татрами плыли белые рваные облака, и воздух вокруг был пронизан солнечными лучами. Гольдман спустился вниз и заказал пани Анне лёгкий завтрак, а сам пошел умываться и приводить себя в порядок.
Пани Анна понимала лёгкий завтрак по-своему, потому в него вошли: варёные яйца, сливочное масло, булочки, брынза, половина довольно крупной жареной курицы, отварной картофель и кофе в пузатом кофейнике.
— Пан Шиманский, я думаю, вы очень голодны с дороги. Вечером ничего не кушали. Так что, вот, пожалуйста. Угощайтесь, — пани Анна стряхнула невидимые крошки. — Прошу, присаживайтесь! Вашу невесту я приглашу сама. А вы кушайте, кушайте.
— Нет-нет! — остановил её Гольдман. — Прошу пани, поставьте на поднос булочки, немного масла, можно ещё брынзу и пару яиц. Ах, да! И кофе. А я сам заберу всё и отнесу Рузе, — подмигнул ей Гольдман и улыбнулся. — Хочется для невесты прислужиться. Хозяйка немного смутилась и ответила:
— Пан Шиманский, а пани Рузя уже проснулась? Возможно, она ещё и не одета.
— Думаю, уже проснулась.
— Давайте, я вам до двери донесу, а там вы уж сами?
— Вы очень добрая женщина! — улыбнулся Гольдман.
— Пусть хранит вас Дева Мария! — Пани Анна быстро перекрестила Гольдмана и кинулась собирать завтрак на поднос.
Гольдман опустил глаза и подумал, что нужно привыкать к новой фамилии. Пани Анна ни на минуту не задумалась, что он может оказаться евреем, перекрестила и всё. А в жизни всякое случается, может и самому нужно будет… Гольдман поднял правую руку и попробовал перекреститься.
На лестнице он взял из рук пани Анны поднос с едой, осторожно зашёл в комнату и поставил всё на стол.
Гольдман присел на край кровати, где спала Рузя. Она лежала на левом боку: тёмные локоны рассыпались по подушке, из чуть приоткрытых губ доносилось ровное дыхание, в такт которому подрагивали ресницы. Гольдман наклонился и поцеловал Рузю в правый висок, затем в уголок губ. Присел на корточки рядом с кроватью, не сдержался и стал покрывать поцелуями её лицо. Руки Гольдмана пробрались под одеяло и нежно коснулись полных Рузиных грудей. Она тихо застонала, немного прогнула спину и подалась вперёд. Гольдман задышал чаще и резкими движениями сбросил с Рузи одеяло, задрал на ней сорочку и принялся шарить губами по её животу и бедрам как слепой котёнок.
— Девочка моя, какая же ты сладкая…
Рузя окончательно проснулась. Она лежала, запрокинув подборок и сжав зубами край одеяла, чтобы её стоны не были услышаны внизу. Одной рукой она направляла голову Гольдмана, а второй тянула на себя одеяло, словно ей хотелось защититься от нежного и настойчивого любовника или остатки стыдливости вдруг проявились со всей своей ложной сутью.
Гольдман, наконец, смог оторваться, приподнялся над Рузей, развёл ёё бёдра и мягко вошёл. Рузя обхватила его ногами, и теперь сладострастные крики стали слетать с её губ беспрепятственно.
Пани Анна посмотрела на лестницу, ведущую наверх, перекрестилась, нахмурилась и запричитала:
— Ох, ну что же это такое! Устроили бордель! Хорошо хоть нету сейчас других постояльцев, иначе стыда не оберёшься.
Через полчаса Гольдман снёс вниз поднос с едой и попросил пани Анну разогреть кофе. Вскоре спустилась и Рузя. В белом платье и белых же туфлях она была прекрасна. Волосы широкой косой лежали на голове, как у той шляхетной панянки Ядвиги, а на шее красовалась нитка жемчуга. Искусанные губы невесты немного припухли, глаза сверкали новым желанием, вся она словно налилась и готова была продолжать хоть сейчас.
«Скольким она так сверкала глазами? — подумал Гольдман. — И губы кусала, знаки делала жеманные…» Он постарался отрешиться от таких мыслей, но удавалось это плохо и теперь единственно желание к распутной своей невесте пульсировало в его голове, а в животе явственно ощущалось томление.
Гольдман представил, как сегодня, после церемонии в Ратуше, он сможет почти в открытую любить Рузю, и любить без стеснений. А пани Анна не посмеет сказать ни слова, будет терпеть и молчать. И не позволит он Рузе закрывать рот, прикусывая угол одеяла. Пусть так кричит. Сколько хочет.
Теперь он завоевал её окончательно. В этом Гольдман не сомневался.
«Молодые», одетые для торжества в Ратуше, неспешно завтракали и бросали друг на друга торопливые пылкие взгляды.
Кресло покачивалось как маятник — туда-сюда, туда-сюда. Пани Зеленская не находила себе места. Она то и дело крутила колёса только, чтобы не стоять на одном месте. Германов, глядя, на неё злился, но благоразумно молчал. Зеленская же, как раз, говорила много, энергично жестикулируя худыми руками, несмотря на кажущуюся слабость.
— Викто’г, как ты можешь быть таким спокойным?! Ты не понимаешь, что эти афе’гисты укатили за нашими деньгами?! Нам п’госто необходимо догнать их, и пе’гехватить, и…
Зеленская временами захлёбывалась в собственной злобе, тогда у неё сбивалось дыхание и картавила она сильнее обчного, и она жестом требовала налить в стакан воды, и подать ей. Германов не торопясь наливал воду и так же неспешно подавал. Это был уже далеко не первый стакан за последний час.
«Лучше бы ты пила что-то покрепче, — злился Германов. — Тогда бы можно было рассчитывать на другое настроение. Точно, что мегера…»