Лучший исторический детектив
Шрифт:
Народ, высыпавший во двор на звуки выстрелов, замер и молчаливо взирал на процессию. Юная панянка, что еще полчаса назад улыбалась белокурому молодому человеку, теперь тихо лила слёзы, прижимая к груди младенца, словно потеряла на войне собственного мужа. В общем, процессия очень напоминала траурную.
— Панове, а за что его? — спросил старичок, опираясь на обшарпанную трость и прижимая к впалой груди измятую шляпу с фазаньим пером.
— Всё нормально, отец, — ответил Гроссман. — Кто б мне сказал, за что меня…
— Так этот же… того… — кивнул старичок на покрывало.
Гроссман остановился, посмотрел на старичка, а потом на процессию.
— Кому он нужен, чтоб его «того»? — ухмыльнулся Гроссман. — Живой он.
Люди во дворе зашептались, панянка, потеряв интерес, занялась младенцем. В общем, жизнь пошла своим чередом. Среди толпы мелькнуло испуганное лицо Христины, а рядом и Настуси. Волосы у девочки были заплетены в косы, хитрыми кренделями выложенными вокруг головы и украшенными цветами. Белое платье, почти до щиколоток, расшито бисером и кружевами, как у невесты — Настуся в сопровождении Тины шла на конфирмацию. Сама Тина шла с открытым лицом: голубые глаза светились радостью предвкушения праздника; чёрный креп, приколотый к маленькой шляпке, держался на старинной серебрянной булавке; тяжелый бордовый шёлк юбки, отороченный по низу широким чёрным кружевом, отливал на солнце.
Мрозовский остановился передохнуть и встретился взглядом с Тиной.
— Доброго дня вам, пани Кшыся.
— И вам, пан Мрозовский, — ответила Тина, заслоняя собою девочку.
— Я смотрю у вас праздник сегодня? Так я вам и вашей девочке желаю счастья, — Мрозовский улыбнулся и помахал Настусе рукой.
— Спасибо. Только думаю, что нехорошая примета перед миропомазанием и такая встреча.
— Так то ж, когда с покойником, — засмеялся Мазур и тут же умолк под тяжелым взглядом Мрозовского.
Тина быстро перекрестилась и поспешила прочь, прощаясь на ходу:
— Всего вам хорошего, панове.
— И вам всего хорошего, пани, — отозвался вдруг молодой человек, которого несли на покрывале.
Поль неимоверно страдал от боли в ногах, а не показывал этого только лишь от того, что боялся, если начнёт стонать, так и слёзы потекут, и к маме вдруг захочется. Однажды его ранили в одном из портов Европы. Тогда он позволил себе расклеиться, за что потом долго себя корил. Ранили в плечо за то, что смухлевал в карты. Стрелявший матрос потом жестоко бил его ногами по раненому плечу и Поль выл, плакал и тихо звал маму. Матрос его бросил, только потому, что пьян был и бить надоело.
Дурак, что не придал значения трясущимся рукам пана Якова. Ведь понятно же, что нервничает человек, беспокоит его что-то. Глазки бегают, блестят; губы облизывает что секунды. Надо было сразу предположить неладное. А ведь поверил тому, что нездоровится слесарю, что с вечера перебрал. Да и не похож он на пьющего человека: ни мешков под глазами, ни красноты глаз. Так ошибиться… Ничего, теперь надо выбираться из этой ямы, в которую сам себя и засунул.
Поль раздумывал, планировал, что и как станет говорить, прикидывал, что от него сыщик попросит. Все они продажные и жалованье у них маленькое, только на взятки и живут.
В Управе Поля перевязали, закрепив одну ногу на дощечках, и дали время подумать, спустив в подвал.
Через несколько часов вспомнили и уже сонного его вытащили наверх. Раны ныли, а от неловких движений охранников, как попало тащивших арестанта, боль вернулась. Поль застонал, потом до крови прикусил губу и замолчал.
Мрозовский вальяжно развалился в кресле и пил кофе — время было позднее, хотелось спать, но к утру требовалось решить, что делать с арестантом. Кофе он раздобыл у Гроссмана. Напиток, залитый кипятком, не до конца запарился и вообще был скверным. Крупинки всплывали, забивались меж зубов и во рту ощущался немного прелый привкус. Но это было лучше, чем зевать перед арестантом, которого только что втащили в кабинет и оставили сидеть на стуле напротив.
— Что с ногами?
— Буду жить. Одна пуля прошла сквозь мышцу, а вот вторая, кажется, застряла в бедре.
— А ты прям и доктор, да? — улыбнулся Мрозовский. — Да ладно. Я ж не зверь какой, всё понимаю. Как зовут?
— Кого?!
— Тебя. Документы я видел, но не думаю, что это твоё настоящее имя. Сразу оговорюсь. Ты мне не нужен. За хорошую информацию отпущу в больницу, а там уже сам разберёшься. Понял?
Поль поморщился от боли, посмотрел на Мрозовского и спросил:
— Кофе налей. Я спать хочу.
«А хлопец наглый… Но это ничего, даже хорошо. Если наглый, значит, многого захочет, и мы сможем договориться», — подумал Мрозовский.
— Привези доктора. Сейчас. Пусть посмотрит на рану и нормально перевяжет. Инструменты пусть возьмёт на всякий случай.
Мрозовский хмыкнул, нахмурился и поднялся из-за стола.
— Я сейчас прикажу, чтоб привезли доктора, и кофе тебе сделаю. Но ты же понимаешь, что подвалы у нас невесёлые и за ночь разное случиться может? Это я всё к чему? Подумай, что за услугу ты можешь вернуть взамен на мою доброту.
— Твою доброту? — ухмыльнулся Поль. — В газетах писали, что занимаешься делом о гробокопателях. Далеко накопал? А ещё я знаю, что на твоё жалованье в Ниццу не съездишь. Так что, давай неси свой дерьмовый кофе, пока я не передумал.
Этот хлопец бесил Мрозовского, вызывая такую злобу, какой до него ещё никто не умудрялся вызвать. Но отказать ему сейчас значило лишиться информации и дохода. А последнее маячило на горизонте в виде тугих пачек с банкнотами и чеков с множеством нулей. Интуиция Мрозовского ещё никогда не подводила — на этом арестантике можно хорошо заработать.
Тодор Шумейко почему-то совершенно не удивился, когда на пороге увидел хлопчика, что обычно сидит на козлах в бричке Мрозовского.
— Пан просит вас сейчас приехать, — сказал хлопчик. — Пан просит взять с собой инструмент. Раненый там.
Тодор не стал расспрашивать, где это «там». Он быстро оделся, подхватил саквояж, что всегда стоял наготове, и вышел.
Ночной город замер, как перед грозой. Ни один листочек не шелохнулся на деревьях, воздух, влажный и тяжёлый, стоял неподвижно. Тодор вдохнул поглубже и очень обрадовался, что бричка открытая, в ней немного обдувало и даже ворошило его густую шевелюру.