Лучший роддом на Мертвой улице
Шрифт:
Нехотя уперев взгляд в пол, Сэт моментально округлил глаза. Он даже присвистнул от шока. На полу виднелась настолько огромная трещина, что даже непутевая подруга Сэта могла позавидовать ее внушительному размеру. Поймав взгляд друга, Жуль судорожно глотнул горьковатую жидкость, подступившую к горлу сразу, когда он вошел в дверь.
– Может, мне тоже стать прихвостнем Владыки? – спросил Сэт у Рика. – Это ж какое мастерство нужно постичь, чтобы суметь довести человека умершего за то, что он любил больше жизни? Она ж вроде жила музыкой. Умерла от истощения
Сэт повторно оглядел след, сравнив его с тем порезом, который оставила табличка Шиловой. Тот, что остался после Насти, выглядел насколько несерьезным, что Сэту даже стало немного стыдно. Он не знал, что кричит в нем громче в эти секунды – негодование или проснувшийся интерес к способностям пугливого приятеля. Он думал, какой вопрос задать, чтобы добиться от Жуля внятного ответа сегодня. Выстраданный вопрос не понадобились.
– Она лишила себя пальцев, – тихо прошептал Жуль и снова вырвал клок волос.
– Что?! – крикнул Сэт.
– Как? – удивился Рик.
– Откусила, – ответил Жуль, буквально поняв вопрос Рика.
– Нечаянно? – задал глупый вопрос Сэт, злобно рассмеявшись от перенапряжения.
– Специально откусила, – Жуль уставился в пол и сильно сжал губы. Он попытался справиться с порывами, но уже через секунду подпирал опустевший участок стены, заливая порезанный пол завтраком. Зеленоватая жижа летела на стены, ноги Жуля. Огромная лужица появилась на месте пореза. В середке моментально образовалась воронка, засосавшая все высвобожденное в черное отверстие.
– Вы там с ума сошли, бесовские дети?! – послышалось внизу.
– Владыка, – испуганно выкрикнул Жуль и продолжил делать свое зеленое дело, но теперь закрывал отверстие тощей ладошкой.
– Капец тебе, – хохотнул Сэт.
Жуль побледнел и сполз по испачканной стене. Его длинный хвост, перетянутый голубой резинкой с ромашкой со стразами, выглядел, как использованный десятилетиями веник. Причем веником мели явно не домашние хоромы, а изгаженную улицу с торчащими острыми камнями вместо ровного асфальта. Он закрыл глаза и попытался воссоздать картину в голове. Жуль хотел собрать все обрывки в памяти, чтобы наспех запаковать их в тяжелый сундук с надписью: «Не открывать никогда!».
Он действительно не мог работать с прибывшими душами, погрязшими в нечистотах. Жуля интересовали максимально чистые существа, которые попали сюда из-за слабости и болезненной покорности, граничащей с безумием. Увидев вчера табличку с изображенным фортепиано, услышав чарующие звуки, которые доносились из комнаты, Жуль обрадовался так сильно, что чуть не завизжал от радости. И это несмотря на то, что на яркие проявления эмоций он был способен лишь в моменты дичайшего страха. Например, когда ему пришлось работать с фермером, который сильно любил свою лошадь, особенно по субботам.
***
Пританцовывая под звуки пьесы «К Элизе», Жуль медленно вошел к Ней. Анна снова сидела за фортепиано. Голова девушки возлежала на крышке инструмента, а русые волосы полностью закрывали практически детское лицо. Прядки
– Анна? – робко позвал длинноволосый, рассматривая босые ножки любимицы. Они безвольно стояли возле левой педали, отказываясь работать, как прежде.
Девушка издала неразборчивое мычание и непроизвольно дернула узкой лодыжкой. Не отрывая головы от твердой «подушки», Анна резко выдохнула, заставив волосы на секунду приподняться. Жуль успел рассмотреть красные губы и подбородок Анны.
– Вставай, маленькая свинка, – улыбнулся Жуль. – Вся испачкалась в джеме.
Проронив последнюю фразу, Жуль осознал, что Анна не имеет доступа к вкусностям. Он считал, что это несправедливо, ведь сладкие девочки должны кушать сладости. Для кого же они делаются? Но дело сейчас не в справедливости правил, царивших в комнатах для перерождения.
– Что у тебя с лицом? – спросил Жуль, ощущая на вкус странность ситуации.
– С лицом? – переспросила Анна. Она приподнялась над инструментом, не до конца выровняв спину, что раньше считала недопустимым. – Что у меня с лицом? – с насмешкой повторила девушка. – Тебя не интересует, что у меня с пальцами?
Анна приподняла кисти вверх, которые до этого прятались в складках нежно-голубого концертного платья. Она повертела ими перед Жулем и звонко рассмеялось. Смех был чистым и искренним, словно ее развеселила добрая шутка.
– Как ты это сделала? – удивленно переспросил Жуль, стремительно приближаясь к девушке. Блестящие, стянутые резинкой волосы устремились за ним. Прислужнику Владыки захотелось узнать секрет розыгрыша. Робко ощупывая руки девушки, Жуль все шире раскрывал глаза. Он начал осознавать ужас ситуации, когда посмотрел на расположенную за спиной девушки полочку. На ней вместе с многочисленными наградами и грамотами стояли окровавленные обрубки. Узнать в жалких кусках плоти часть Анны можно было по голубому маникюру, выполненному в тон платья.
– Откусила, – сказала девушка и снова рассмеялась.
– Все? – глупо переспросил Жуль, рассматривая укороченные руки пианистки?
– Почему все? – нахмурившись, произнесла Анна. – Немного осталось! Она сунула под нос Жулю свои кисти. На каждой из рук виднелось по одной половинке пальца. Снизу на них блестели кольца, сверху над обкусышами возвышались косточки.
– Зачем? Ты же не сможешь играть? – заикаясь протараторил Жуль.
– На это и расчет, – улыбнулась Анна. – Никогда не хотела играть. Сидеть дни и ночи над черно-белыми клавишами, когда другие в это время живут. Я призираю музыку за то, что она отобрала у меня детство! Я призираю матушку, которая познакомила меня с музыкой и заставила заниматься ею! Что может быть отвратительней музыки? Я ненавидела свои пальцы, когда они научились издавать эти тошнотворные звуки. Я ненавидел людей, которые восхищались моим «даром», не давая шанса на нормальное существование…