Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь
Шрифт:
– Папа, я не могу это подписать. – Лукреция подняла на него полные слез глаза. С тех пор как она узнала от Адрианы, что будет проводиться проверка, она со страхом ждала этой минуты, но теперь, при виде написанных черным по белому слов, по-настоящему испугалась. – Как я могу поклясться перед Богом в том, что не является правдой?
– Не думай об этом как о правде или лжи, – тихо сказал он. – Это просто способ помочь церковным юристам, которые, как и я, больше всего заботятся о твоем благополучии, хотят найти решение этой… запутанной
Она вновь посмотрела на него, сглотнула комок в горле, но когда протянула руку к перу, из глаз ее хлынули слезы, да так обильно, что ему пришлось спасать документ от затопления. Ах, больше всего на свете он ненавидел, когда женщины плачут…
– Что ж, очень хорошо, – терпеливо сказал Александр. – Не обязательно делать это сегодня. Я оставлю бумагу здесь, и ты можешь еще немного подумать. Бог поможет тебе принять правильное решение. Но не думай слишком долго: эти Сфорца – скользкие паразиты и любое промедление используют себе на пользу. Прислать к тебе Адриану? Или Санчу? Может, Джулию? Эти женщины кое-что знают о браке и успокоят тебя.
Безутешная Лукреция никого не хотела видеть. Жизнь двора, полная ревности и интриг, потеряла для нее привлекательность, и с тех пор, как муж уехал, она замкнулась в своем собственном окружении, возглавляемом ее фрейлиной Пантисилеей. Чем сильнее она волновалась, тем быстрее продвигалась у нее работа над вышивкой. Пятна крови переплетались с красной нитью, и под пальцами расцветали новые, полные жизни цветы. Шли дни, и она понемногу успокаивалась. Заявление, однако, так и лежало неподписанным.
Александр, проявляя все большее нетерпение, позвал Чезаре. Он знал, что сын зол на него, и ему уже стало казаться, что он проявил некоторую поспешность в своем решении защитить репутацию Хуана. Но что сделано, то сделано. Чезаре лучше других знал, что Александр не из тех, кто извиняется. Вместо этого они помирились, просто поставив дела семьи превыше всего.
– У тебя есть к ней подход. Всегда был. Она ни одного мужчину не любила сильнее тебя. Если ты снова объяснишь ей все, уверен, она согласится. Не думаю, что смогу опять смотреть на эти слезы. Женщины! Они так глубоко эмоциональны. Когда я думаю о распятии Христа на кресте, то порой не меньше, чем ему, сочувствую Богоматери. Ах, эта сила родительской любви!
Чезаре, не слишком расположенный глубоко задумываться о смерти Иисуса, а по правде говоря, и о его жизни, склонил голову в знак согласия выполнить поручение отца.
– Уверен, ты знаешь, что твоя помощь неоценима, ты для меня источник энергии, и я во многом полагаюсь на тебя.
– Да, отец, – ответил он без тени злости. – Я знаю.
Лукреция, сама того не ожидая, обрадовалась визиту Чезаре. Вначале они посплетничали, ведь даже в подавленном состоянии она не потеряла аппетита к свежим слухам. Новости о плохом поведении Хуана просачивались под самые крепко запертые двери, но в своем добровольном заточении она не могла не упустить подробностей. Чезаре был отличным рассказчиком, и не успел он закончить, а она уже вовсю представляла, как сжалась в уголке дворца вице-канцлера, а потом с ужасом наблюдала, как из-под ее юбок навстречу судьбе вытаскивают орущего молодого вельможу.
– Ох, Чезаре. Он мой брат, и я не хочу, чтобы кто-либо обижал его, но пока ты рассказывал, мне стало жаль того юношу.
– Тебе и половине Рима.
– Так люди теперь рассердятся на папу так же, как сердятся на Хуана?
Хоть она и была еще совсем юной, но когда разговор касался политики, умом превосходила многих.
– Это как пролитое молоко, нам просто необходимо вытереть его. Мы поднялись слишком высоко в городе, где нас всегда недолюбливали, и уж точно не нажили себе много друзей.
– Да уж, – сказала она. – Думаю, теперь я это поняла. А ты? Ты тоже зол на Хуана?
– Ха! Не будь он моим братом, я бы задушил его собственными руками. – Чезаре засмеялся, увидев выражение ее лица. – Все в порядке. Это просто мысли вслух. На исповеди мне простят их. Мы семья, помни об этом.
– Да, мы семья, – вздохнула она. – Ты здесь, чтобы заставить меня подписать то письмо, да?
– Я здесь, чтобы сделать твое будущее более счастливым, чем прошлое. Ты заслуживаешь лучшего, чем этот… этот пижон.
– Что случилось, когда он приезжал, Чезаре? Он был очень напуган. Так быстро уехал. Ты угрожал ему?
– В этом нет нужды. Он готов обделаться, стоит мне лишь взглянуть на него. – Лукреция вздрогнула от подобной грубости. – Ах, сестра. Ты ведь знаешь не хуже моего, что он никогда не был тебе достойной парой. Чем скорее он исчезнет из твоей жизни, тем лучше.
– И это должно произойти именно таким способом?
– Просто надо, чтобы все получилось. И этот способ отлично подходит.
– Даже если все это неправда? Это нечестный способ ведения войны, Чезаре.
– А ты думаешь, он сам воюет честно? Ты слишком добра. Твой муж – трус и слюнтяй, он предавал и тебя, и всю нашу семью не один десяток раз.
– О чем ты?
– Ты правда не знаешь?
– Что я должна знать?
– Этот человек предатель, Лукреция, шпион и заговорщик. Из-за него мы почти проиграли войну. Он на каждом шагу продавал нас Милану. Мы дали ему должность в армии, а он отплатил тем, что разбалтывал подробности перемещения наших войск своему дяде Людовико, и когда французы направились в Рим, они точно знали, где их ждут. На его жалких плечиках лежит вина за то, что наш город был взят.
– Нет! Нет… Он не делал этого.
– Ты думаешь? А чем тогда он занимался все то время в Пезаро? Уж точно не ласкал тебя в постели.
Он бросил эту фразу и сразу понял, что попал в цель – все читалось по ее лицу.
– Подумай. В письмах ты часто рассказывала, что он вечно наносит кому-то визиты. Только не говори, что сама ничего не замечала.
Конечно, Лукреция все помнила. Ту ночь, когда она пошла искать его и нашла в кабинете, где он что-то писал, и стол был завален письмами и картами. То, как он накрыл бумаги руками, чтобы она не смогла увидеть, что он там изучает.