Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Волох уселся в дальнем, темном углу и слегка сдвинул на затылок шляпу, чтоб можно было держать в поле зрения пассажиров. Девушка осталась стоять. Она застыла рядом с Волохом, закутанная в ярко-синий плащ с пелериной, намеренно низко опустив капюшон, так что, по сути, видны были только одни губы, слегка, еле заметно подкрашенные. На лоб спадали пряди волос, и для того, чтобы разглядеть что-либо, ей то и дело приходилось смахивать их в сторону, и тогда она дула себе на лоб. В такие минуты девушка казалась необыкновенно привлекательной… Волох заметил, что туфли у нее были не совсем по сезону — слишком легкими и к тому же пронзительно красного цвета.
Да, в конце концов она села, после недолгого колебания, рядом с ним, постаравшись спрятать лицо от света, и со стороны, наверно, казалась теперь смутной, зыбкой тенью. Подумав о том, что она и в самом деле напоминает невыразительную, расплывчатую тень, он вздрогнул.
— И все ж окажи любезность, сообщи, кому обязан я этим странным путешествием по столь неприглядным, лишенным живописности местам? — спросил он, пытаясь незаметно сдвинуть капюшон, который она нахлобучила по самые глаза.
Девушка резко дернула головой, но было поздно. Предположение Волоха оправдалось.
— Впрочем, тебя зовут… дай бог памяти… Ага, не то Бабочка, не то Стрекоза… Если вообще не ангел небесный!
— Бабочка, — подтвердила она, — только имя это не для всех. Для тех, кто мне симпатичен. И кому симпатична я.
— Прекрасно, — не растерявшись, подхватил он. — Но совсем еще недавно ты называлась, кажется, Жанной, не так ли? — И укоризненно добавил: — Что же, показалось не слишком благозвучным?
— И Жанна, и Маша! — с вызовом проговорила она. — Какое нравится, такое беру. Никого это не касается.
— Но одно дело просто придумать себе новое имя и совсем другое — нести за него ответственность. Что стало бы, если б каждый, скомпрометировав себя, преспокойно менял имя и тем самым считал себя обеленным?
— В зависимости от условий… Прежде всего для того, чтобы сбить с толку двурушников, людей с двойным дном, — проговорила она, теперь уже более серьезным тоном, хотя и по-прежнему избегая встречаться с Волохом взглядом. — Кроме того, есть родители: мамочка, папаша, о которых ни один из вас понятия не имеет. Вам даже представить трудно, до чего несносными бывают старики!
— От которых тем не менее придется получать наследство! — шутливо и вместе с тем язвительно проговорил он.
Но она не откликнулась на шутку.
— А что такое "Полиция нравов", вам известно? Вы когда-нибудь имели с ними дело? То-то! И никогда не будете иметь…
— Немного потише, пожалуйста, — прервал он ее.
Сам он говорил только шепотом, причем цедил слова сквозь зубы, даже не договаривал их до конца, — чтоб посторонние уши не могли разобрать смысл разговора.
Она слушала не перебивая, только изредка кратко отвечая на вопросы. В какую-то минуту Волоху показалось, будто она что-то жует… На деле так оно и было — девушка незаметно откусывала крохотные кусочки от горбушки хлеба.
— А этого парня, "добровольца"… Откуда ты вытащила его? — резко спросил он. — Ну, говори! Почему-то там, когда он пытался отыскать тебя, даже голоса не подала… Или же все это мне померещилось?
Она снова настороженно замерла, даже забыла о своем хлебе. Только загнанно поблескивали глаза, такие же синие, как и плащ. Впрочем, они могли быть и не синими. "В конце концов может оказаться, что и эти вызывающе красные туфли, и помада на губах действительно только примерещились мне! — пронзило душу недоверие. — И что же тогда? Кто она, что за человек? Ах да, дочь
— Где ты с ним познакомилась? Почему не подумала о том, что он мог привязаться к тебе с единственной целью — пробраться в наши ряды? Отвечай же; судя по всему, увидимся мы не скоро, — даже если и вызову, не побежишь со всех ног…
— Ничего так не боялась мама, — точно молитву, зашептала она, — как одного: чтоб я ходила босиком. Даже нельзя было носить комнатные туфли… Только на высоких каблуках! Иначе можно испортить ноги…
Почувствовав странное замешательство, он торопливо отвел глаза от ее ног.
Автобус, яростно дребезжа дверными створками, поднимался на холм. Внутри, среди пассажиров, не замечалось никаких перемен.
— Почему, в самом деле, не выполнить это требование? — проговорила она во весь голос и сразу же испуганно замерла.
Все еще не зная, на чем остановить растерянный взгляд, Волох скользнул глазами по фигуре девушки и внезапно заметил у нее под мышкой ту самую горбушку хлеба, от которой она откусывала маленькие кусочки. И вновь его взяла оторопь. Снова пронзила мысль, что она — совсем не та, за кого себя выдает, что он, собственно, вообще понятия не имеет, кто она такая, только чувствует: это чужой, чужой человек! В лучшем случае пробралась на конспиративную квартиру случайно… А тот юнец, игравший роль солдата, доблестного воина? Достаточно только посмотреть на его рожу, чтобы сразу стало ясно, с кем имеешь дело. Чего доброго, отстегни клапан на кармане его военной блузы — и увидишь жетон агента секретной службы… Эх, Бабочка, Бабочка, синеглазый ангел… С какой стати так вызывающе держать под мышкой эту нелепую краюху? Еще откусывать от нее на виду у всех? Откуда, кстати, у нее этот хлеб?
— Ни из какой книги этого "добровольца", как сказал Илие, я не вытаскивала. Просто остановила у ворот мастерских, когда выходил с работы. Потому и беру на себя всю ответственность!
Волох не вслушивался в ее сбивчивые объяснения, взбудораженный внезапной догадкой: ничего нелепого в том, что она держит под мышкой хлеб, не было — не съела на месте, унесла с собой. Но вслед за этой догадкой в голове пронеслись слова: "Прямое вещественное доказательство!"
— Да, привела под свою ответственность, — повторила она. — Но дело не в этом… Парень понравился… нравится мне…
Автобус преодолел наконец подъем и, набирая скорость, начал спускаться с вершины холма.
— О ком ты говоришь? Кто это тебе нравится? — с недоумением проговорил Волох, не отрывая глаз от двери. Автобус как раз сделал остановку, по-видимому у кирпичного завода, и, едва дверь отворилась, на ступеньках показался юноша в поношенном, хотя и довольно опрятном плаще, застегнутом на все пуговицы. Уселся он здесь же, возле входа, и это настораживало: от его взора не могло ускользнуть ни одно движение пассажиров. Заметив парня, спутница Волоха легко поднялась с сиденья, еще ниже надвинула на лицо капюшон, сделала шаг, другой — затем неслышно, будто кошка, метнулась к двери и, резко отведя в сторону створки, спрыгнула на землю.