Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Он неподвижно сидел в каморке, опустив голову на внушительные кулаки.
— Что будем говорить пентюху плутоньеру, когда проспится? — попытался — в который раз — вывести его из оцепенения Антонюк. — Цыган увидит, что сожгли столько хлеба, и, чтоб оправдаться самому, отдаст нас под трибунал. Мне же жить пока еще не надоело.
— Ничего, тогда пошлем и его куда следует… Агаке здесь? — деревянным голосом спросил Кику чуть позже.
— Здесь, но, может, мне стоило бы его заменить?
— Пусть берет ведро с керосином…
— Вот как? — Антонюк насторожился. — И что надо будет с ним делать?
Но больше расспрашивать не стал. Кику рванулся сквозь густые клубы дыма, обволакивающие подвал, намереваясь прошмыгнуть в дверь.
Василе бросился за ним — накинуть на плечи куртку.
— Куда бежишь в такой поздний час? Разбив кувшин, в ладонях воды не принесешь… Как будем рассчитываться за целую печь сгоревшего хлеба?
— Только одним: пусть сдыхает с голоду весь паршивый гарнизон! Пойдем к цистернам с горючим, пустим на воздух… Только это и остается.
— Согласен целиком и полностью! — возбужденно взвился "доброволец". — Ну, а во-вторых?
— Справиться бы с этим… и так спасибо скажешь, — поддел его Кику. — И вообще… если плачешься, говоришь — жить не надоело, можешь сматывать удочки.
— Хотелось бы, чтоб вышло… чтобы все было…
— О чем это ты? — посмотрел через плечо бригадир.
— О том, что — "во-вторых". Знать бы заранее, — ответил тот, — что тебе самому тоже жить не надоело. Что не бросишься в пасть печи.
— А если даже брошусь? — подхватил бригадир. — Будешь спасать? Ты, который… Ладно, давай дождемся Агаке — чтоб потом не растеряться в этой темени. Но скажи мне, почему это Дан Фурникэ посчитал тебя таким надежным, заслуживающим доверия человеком? Ты мог бы объяснить мне это?
— Не Фурникэ, — уверенно ответил Антонюк. — Я связался с ним через Бабочку, только через нее.
— И все же Фурникэ, никто другой, добился твоего освобождения.
— Его просила Бабочка. Тогда она еще доверяла ему, ты и сам хорошо это знаешь.
— Ну ладно… Значит, сгорел весь хлеб? — внезапно опросил бригадир.
— Весь. Я стоял на страже, сам же велел.
Кику слегка подтолкнул его в спину:
— Браво, славный наш "доброволец"! По крайней мере, один день гарнизон со всеми офицерами и капралами просидит голодный. Хорошо, что ты не сделался подонком, — я все-таки немного за тебя опасался.
— Как это: подонком? — растерянно проговорил тот. — О чем ты говоришь?
— На то было много шансов, можешь мне поверить. И вот смотри ж ты, не стал. Эй, Агаке, где ты там, давай быстрее! И не переживай, ради бога, из-за этого хлеба насущного.
— Как это можно — не переживать? Скольким бы пленным можно было передать, заключенным… — возразил Агаке. — Подожди еще, проснется плутоньер…
— Перестань, Ион, не так уж долго осталось им голодать. Очень скоро… Как будто ни разу не слышал этого далекого грохота?
— Нет. Откуда
— Ну а как же? С каких пор слышу! Ничего, не сегодня-завтра услышишь и ты.
И, поставив каждого с двух сторон — справа и слева от себя, снова стал поддевать Антонюка:
— Надеюсь, не забыл еще, как поднял крик из-за ключа тогда, на инструктаже? И я уже готов был рыть тебе в погребе могилу?
— Ты, может, и был готов, только я — нет, — сказал Антонюк, также немного язвительно. — Ничего я не помню, ясно?
— Как хорошо, мужики, что мы с вами не какие-то подонки, ей-богу! Хотя еще чуть-чуть, и можно было бы стать… Иха! — внезапно выдохнул Илие, словно собираясь пуститься в пляс. Потом достал из кармана коробку спичек, поднес ее к уху, точно камертон. — Ни один из вас даже понятия не имеет, что это за штука — честь! Даже ты, Агаке, клянусь! И знаете почему? Потому что не знаете, что такое подлость и с чем ее едят. Эх, мне бы еще капельку мозгов в голове!
— Но на кого ты намекал, когда говорил о подонках? — напомнил Антонюк.
— Не на тебя, нет, хотя этот твой шапирограф…
— И твоя листовка, — процедил сквозь зубы Антонюк.
— Не совсем моя — другого… подонка! Но немного и моя, — подтвердил бригадир.
— И все же… на кого ты намекал?
— Это как раз и будет тем, что намечалось "во-вторых".
— Быть может, лучше переставить местами? — предложил Антонюк, быстро прикинув что-то. — Поджигать в такое время склады с горючим — значит замышлять авантюру, от которой нас как раз предостерегал Волох.
— Тогда и иди к своему Волоху! — вспылил Кику. — Зачем держаться за меня?
— Потому что… Волоха нет в городе. И никто не знает где. Да, да, — продолжал Василе. — Я все хорошо рассчитал. Что ни говори, а двадцать телеграфных столбов… Знаю, что говорю. Только на заре! Охранники видят, что уже почти светло, и успокаиваются.
— Двадцать телеграфных столбов… Вот какой, значит, у тебя счет! — с горечью проговорил пекарь. — А что подсчитывать мне? Телеги булок и куличей — чтоб не подохли с голоду господа офицеры? И по чьему распоряжению, если не того самого Волоха? Бедного Сыргие, не знаю даже, жив ли еще, не упал ли от фашистской пули… — От волнения Кику даже закашлялся.
Агаке шел вслед за ними, стараясь не отстать ни на шаг.
— Торопитесь, будто нечистый гонится по пятам, — сказал он, перекладывая с плеча на плечо груз.
— Что ты тащишь, Ион? — спросил Кику. — Наверно, запаковал в мешок всю пекарню с потрохами?
— Будто сам не знаешь, — как всегда спокойно, ответил Агаке. — Пожарные принадлежности, помпу… только не ту, которой гасят, наоборот, для чертова дела… прости, господи!
— Давай сюда, я тоже немного понесу, — обрадовался пекарь. — Браво, Ион! Я всегда говорил… одной спичкой, но все же лучше вот так.