Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Куда пойти теперь? В комнате, которую он только что получил в новом школьном здании, стоял еще нежилой запах извести и краски.
Светало.
Пержу пошел без цели бродить по городу. Его заставил опомниться звонок первого трамвая. Он вошел в вагон. Глядел куда-то вдаль через смотровое стекло, глядел, как вагон глотает рельсы, присоленные изморозью, как вылетает пар изо рта у пассажиров.
И вдруг Пержу померещилось, что он видит Марию Он вгляделся в толпу. Да, это она!
Он стал протискиваться за ней, стараясь остаться незамеченным.
Вскоре Мария сошла. Он увидел ее в окно. В мужской
— Мария!
Пусть увидит, что он пил всю ночь, почувствует, что от него несет вином.
Но фигурка Марии была уже далеко.
Следы ее каблучков…
И он вдруг как наяву увидел стоптанные, сбитые набойки, Марию, стоящую на коленях, услышал, как она упрашивает простить ее, в отчаянии ловит губами его руку…
Он тронул ладонью щеку, пылающую от запоздалого стыда.
— Мария-а!
Он смотрел туда, куда она ушла. Он увидел старые крыши, серые стены, и вдруг где-то далеко поднял над ними стрелу огромный экскаватор и опустил ковш, чтобы подхватить обломки стен вместе с крышей.
„Пошло на слом майеровское заведение, — догадался Пержу. — Бывшее, — добавил он шепотом, — бывшее заведение, бывшие мастерские…“
А Мария, жена? Тоже бывшая?
Он бросился по следам круглых каблучков.
Дорожка, только что расчищенная в снегу…
По ней разбрелись кто куда.
Сидор Мазуре шел впереди всех, хотя у него и не было определенной цели, просто хотелось подышать свежим воздухом.
Поздний вечер. В городе давно закрыли ставни, но Сидор не чувствовал себя одиноким. Он обгонял прохожих и вдруг останавливался, чтобы с ними заговорить.
Нет, он не замерз, хотя был в шляпе и праздничный костюм у него не по сезону, летний. Эка важность!
Он возвращается с собрания. Первое легальное партийное собрание, на котором он присутствовал! Сколько оно ему дало! Только теперь он понял, что коммунистам — хоть они и у власти — предстоит еще со многим бороться. И что самое горькое — это то, что иногда им приходится и отступать. Чем иначе объяснить пребывание Дороха на его посту? И то, что ему удается навязывать свое мнение окружающим? А вот Миронюк — тот понравился Сидору. Завтра-послезавтра Дорох уже не сможет так просто перешагнуть через Миронюка.
Что это? Снег скрипит у него под ногами, словно в такт его мыслям, или наоборот — мысли приноравливаются к ритму шагов? Все равно, так славно, так свежо в этот вечер!
О, смотрите-ка! Так он и знал, что на дороге сегодня ему непременно должен встретиться Шойману. Стой, стой, дружище! Не притворяйся, что не заметил меня. Та-ак! Помнишь, как ты в прошлую встречу на меня накинулся? Толковал, что все, мол, было напрасно. Я чуть не поскользнулся тогда с этими листами стекла на голове… Да будет тебе известно, что завтра я стану к наборной кассе в легальной типографии. В легальной, браток! Не в подпольной! И не на шапирографе будем работать. Будем открыто печатать слово партии, при дневном свете! Мне уже и адрес дали, и рекомендацию…
Ага, Шойману не слушает его больше, он опять его жалеет. Не в душу смо грит, а на лицо Сидора, на
„Тебе все еще мерещится твой трактир да стойка? А сейчас что у тебя есть? Что ты нажил при Советской власти? Брюшко? Только и всего! А ума так и не набрались, дурни!“
„А ты, завхоз, что себе нажил? Что ты нажил, я тебя спрашиваю?“
„Хо-хо! — радуется Мазуре этому вопросу. — Помнишь „интеллигента“, что сидел с нами в тюрьме? Он все хотел уловить тот миг, когда из земли проклюнется росток. Вот этот миг я уловил, глядя на наших мальчиков…“
Шойману не нашелся что ответить. Но и наборщик потерял к нему интерес. Перед ним проходили чередой уже иные лица: София Василиу, Мохов, Миронюк, Пержу… А Котеля? А Рошкулец? Некулуца? Топораш? Да, да, Топораш! Даже Каймакан, — может, и он не безнадежен?
Сидор прибавил шагу.
Эх, какая силища…
Короток зимний день. Но будь он даже долог, как угодно долог, все равно его дела и заботы не завершаются с наступлением ночи. Нередко их нити запутываются, и чтоб распутать иной узел, надо вернуться во вчерашний и позавчерашний день. А бывает так, что нити сегодняшнего уходят в завтра, в послезавтра, тянутся сквозь месяцы и сквозь годы…
Луна как жерло пушки
(повесть) [11]
11
Авторизованный перевод с молдавского М. Фридмана.
Глава I
Замечу сразу: в том, что я хочу поведать, нет ничего необыкновенного. Подвигов я не совершал, медали за оборону этого города не получил. В дни, о которых пойдет рассказ, я находился еще на подступах к нему и единственным моим оружием была… лопата. Воевали другие, мое дело было рыть окопы.
…Бомбежка длится уже несколько часов, "юнкерсы" идут волнами, — кажется, адской карусели не будет конца. Шальной осколок пробивает мой солдатский котелок. А когда последнее звено наконец удаляется, я выскакиваю из траншеи. На разрытой земле лежат убитые. Навалившаяся тишина душит. Мне мерещится лицо Выздоагэ, тела братьев Шербан, распластанные на холмике свежевыкопанной глины, бескровные щеки Комана. Я отворачиваюсь, чтобы не увидеть и других. Того же Гришу Чоба или, упаси боже, ее… И пускаюсь бежать, ничего не видя и не слыша, пока не валюсь без сил и не забываюсь в беспамятстве.
Сколько оно длится? Минуту? Час? Помню только: когда я очнулся, то увидел или мне примерещилось, что вдали, у самой кромки горизонта, блеснуло что-то, заиграло, точно блики на железе, и стало быстро надвигаться.
Я спешу в гору прямиком по пшеничному полю и вскоре натыкаюсь на отряд зенитчиков. Они хлопочут у своих орудий, вглядываясь в лазурное небо. Меня как будто совсем не замечают. Только один из них, пожилой, с куцей седеющей бородкой, делает мне знак рукой, показывая, куда идти. Впрочем, возможно, он просто велит мне отойти в сторону и не мешать.