Лунный плантатор
Шрифт:
— Что это значит, — спросил Родик. — Диез шестнадцать?
— Тональность картины, — пояснил Вадик. — Это «Грибной дождь номер пять» в тональности «Диез шестнадцать».
— Вы сумасшедший? — без обиняков спросил Родик.
Вадим нисколько не обиделся. Вадим улыбнулся. Он даже просиял.
— Вы тоже так думаете? — спросил он Родика.
— Как вам сказать, — дипломатично проговорил Родион.
— Вы тоже так думаете, — утвердительно произнес Вадик. — Все так думают… Впрочем, я понимаю, что со стороны я действительно похож на сумасшедшего рисующего картины в банках и покрывающего лаком одуванчики… — Вадим Кулебякин замялся. — Да, я действительно сумасшедший, — сказал он и посмотрел в глаза Родиону. — И все такое…
Взгляд Вадика был ясным, осмысленным и твердым. Взгляд Вадика был умным и холодным. Вадик не был сумасшедшим. Родион понял это и уже в который раз убедился в том, что там где начинаются творческие материи, заканчивается логика вещей.
— Так… — спохватился Вадик. — Вы хотели посмотреть мои рисунки, — сказал он. — Мне нужно найти альбом, — и Вадик встал на колени.
Кулебякин встал на колени и заглянул под тахту.
— Вот он, — сказал Кулебякин. А я его искал, — он достал из-под тахты большой альбом в толстом картонном переплете, похожий на альбом для фотографий. — Смотрите, — Вадик протянул его Родику, отряхнул на колени и присел на тахту.
Родион открыл альбом. Это действительно был шедевр. Уж насколько Родик понимал в «рисунках» такого толка, но то, что он увидел показалось ему верхом художественного мастерства. Вадик Кулебякин действительно оказался настоящим рисовальщиком.
— Снимаю шляпу, — проговорил Родик, пристально, с видом знатока рассматривая «рисунки». — Нет, правда, я действительно снимаю шляпу перед вашим гением! — сказал Родион и посмотрел на уже в который раз смутившегося Вадима.
— Нет, что вы! — сказал Вадик. — Какой я гений. Никакой я ни гений. Так… Рисовальщик. И все такое… Жить-то на, что-то надо?
Итак, что увидел Родик в альбоме рисовальщика?
В полиэтиленовые, прозрачные ячейки альбома, вместо рисунков и, тем более, фотографий были вставлен искусно заполненные бланки всевозможных документов: Паспорта — внутригражданские и заграничные; Удостоверения личности; Членские билеты всевозможных организаций, обществ и партий; Иностранные паспорта; нотариальные документы — купчие, доверенности, свидетельства; Просто свидетельства «в корочках» — об окончании разных учебных заведений, о рождении, о браке… И многое, многое другое…
Вадик Кулебякин был гением фальшивки. Вадик Кулебякин не гнушался ни чем. Он с одинаковым усердием и виртуозностью мог поделать паспорт гражданина республики Мозамбик и проездной билет на городской транспорт за ноябрь месяц.
Но основное достоинство Рисовальщика Вадика Кулебякина заключалось не в этом. Он проделывал документы не только любо страны мира, но и любого года, десятилетия, столетия и даже эпохи!
Первые несколько листов в альбоме было отведено вышеперечисленным шедеврам современности, но листая альбом дальше Родик как бы погружался в глубь времени.
Вот за тонкой пленкой полиэтилена лежало удостоверение генерального секретаря Коммунистической Партии Советского Союза Никиты Сергеевича Хрущева, которое вряд ли кто либо взялся отличить от настоящего — чуть потертое, блистающее кожаным глянцем обложки с золотым теснением, с фотографией лысого, круглолицего генсека и сиреневой печатью секретариата.
— Это удостоверение, — пояснил Кулебякин. — Меня попросил изготовить один коллекционер из Саратова — старый коммунист, как он говорил личный друг Хрущева. Я его заказ выполнил, а он не забрал. Помер. И все такое… — Кулебякин вздохнул. — Ничего удостоверенице получилось. Правда?
Родион кивнул и перевернул страницу и прочитал:
— Указ о всеобщей мобилизации… Товарищи! Отечество в опасности… — взгляд его скользнул вниз страницы. — Одна тысяча девятьсот сорок первый год… Подпись… Иосиф Сталин?
— Ага, — сказал Вадик. — Эту работу мне директор музей Великой Отечественной Войны заказал. Они хотели оригинал подменить и продать за границу. Не вышло у них там, что-то… А работа у меня осталась. Вот. И все такое…
— Да… — протянул Родик. — Забавно. Интересный у вас альбомчик получается, гражданин Кулебякин. Рисуночки у вас такие забавные…
— Да, — согласился Вадик. — Интересный, — и торопливо добавил. — Жить-то на, что-то надо…
— Это точно, — усмехнулся Родик и добавил чуть слышно себе под нос. — Одними сушеными одуванчиками, да консервированными картинами в банках сыт не будешь… А это, что?
— Где? — Вадик привстал с тахты и заглянул в свой альбом. — Это? — он деликатно указал мизинцем на «старинный» документ. — Указ об отречении от власти Николая второго. Сделан был по заказу реставрационного бюро Эрмитажа.
На оригинал у них реставраторы нечаянно кофе пролили. Так они мне эту подделку заказали, что бы дирекция не заметила. Только вот обман раньше вскрылся чем я работу закончил, — огорченно проговорил Кулебякин. — А так бы заменили оригинальчик на копию — никто бы и не заметил. Лежал бы он себе под стеклом как и раньше…
— То есть, как это — никто бы и не заметил? — спросил Родион.
— А вы, что думаете? — сказал Вадик. — В музеях под стеклом только оригиналы лежат?
— А как иначе? Это же музей!
— Наивный вы человек, извините, и все такое… — с легким осуждением в голосе проговорил Кулебякин.
Глава восемнадцатая
В которой выясняется, что Козьма Прутков был тысячу раз прав когда говорил: «Не верь глазам своими!» И в которой Родик не верит своим ушам
Родик поперхнулся. Давненько его не называли наивным.
— Все более или менее значимые музейные раритеты, — продолжил Вадик. — Давно уже перекочевали из запасников музеев в закрома антикваров и частных коллекционеров. Большая часть из того, что вы видите под стеклом — копии искусно изготовленные такими же рисовальщиками как я.
— Это же золотое дно! — поразился Родик.
— Скорее не золотое дно, а золотая верхушка айсберга, извините, — поправил Кулебякин Родиона. — Музеи — дешевка! Витрина гастронома с окороками, колбасами и фруктами из гипса или папье-маше. Все такое красивое, сочное, с пылу с жару… У прохожих текут слюнки, но есть это нельзя, потому, что это не настоящее!