Львенок

Шкворецкий Йозеф

— Ты же всегда был абстинентом.

— Я и сейчас абстинент, — сказал Вашек, покосившись на свою подругу. — Это только сегодня… мы празднуем, понимаешь?

— Что?

Он взял меня за руку.

— Пойдем, расскажу.

Потом он обернулся к своей, ни в коем случае не моей, девушке и сказал проникновенно:

— Мы ненадолго, Лени.

Лени. Мы направились к свободному столику.

— Ну, выкладывай свою тайну.

Он одарил меня невыразимо простодушным взглядом метателя молота.

— Карел, я как в сказке.

— Так ты с ней первый раз в одной палатке?

— Нет. Мы уже бывали вместе. Но…

— Она залетела?

— Нет. Она… она выйдет за меня.

Ах, вот оно что. Я машинально кинул взгляд на симпатичную задницу, украшавшую собой табурет у барной стойки. Вашека я больше не слушал. Спиртное развязало ему язык. Обычно он даже пиво не пил. Так вот на ком ты решила остановиться, ландыш мой. Мне хотелось заорать во все горло. А как же твои секреты? Твое прошлое, о котором не знал не только я, но и, похоже, вот этот вот идиот?

Мне страшно хотелось заорать. Я встал. Вашек остался сидеть, потом я скорее почувствовал, чем увидел, что он тоже встает и идет за мной. Я подошел к бару. Сел рядом с ландышем.

— Ах, оставьте, — говорила Серебряная шефу. — Ничего-то вы обо мне не знаете. А вот я о вас кое-что знаю.

— Нет знаю, зна…знаю! Глядите-ка! Карел! Про него я…я тоже что-то знаю. И это что-то… это…

Он вылакал уже никак не меньше литра. Вашек подсел ко мне с другой стороны, Ленка — несколько взволнованно — глянула на него и сказала шефу:

— Много болтаете.

— Мно…много, но пло…плохо. Язык запле…заплетается. — Он похлопал себя по щекам и поднялся. Бармен поставил перед Вашеком полную рюмку.

— Извините, — сказал шеф. — Мне… мне надо на ми… минутку отлучиться. — И он покачнулся, но успел ухватиться за стойку.

Вашек проглотил свой ликер, закашлялся и подскочил к шефу.

— Я вам помогу.

— Спа…спасибо, профе…ссор.

Он обхватил Вашека за шею, и оба поплелись к распашным дверям, возле которых висела табличка с двумя нулями.

Я остался с барышней Серебряной. Она улыбнулась мне, уже второй раз за вечер, очень мило улыбнулась.

— Как дела, господин редактор?

Как ни в чем не бывало. Как ни в чем не бывало. Змея в маске ландыша.

— Плохо. А как иначе?

— Ничего, все будет хорошо.

Я посмотрел на нее взглядом философа, изучающего Сфинкса.

— Что вы так смотрите?

Я не сводил с нее глаз, наверняка полных (из-за алкоголя) мелодраматизма и яростной ревности.

— Брр! — она деланно передернула плечами. — У вас взгляд убийцы. Я же вам ничего не сделала. В смысле — ничем не обидела.

По-гангстерски, сквозь зубы, я тихо процедил:

— Кто же вы такая?

Предательница вздернула брови.

— Как это — кто? Обыкновенная девушка, ничего особенного.

— Ничего особенного… — Я смерил ее взглядом с вихрастой головки до ног, обутых в маленькие кеды. — Да уж, для вас нет ничего особенного в том, чтобы обещать выйти замуж за одного и при этом…

Она быстро заморгала.

— Ах, вот вы о чем, — сказала она. — Но вы же не расскажете Вашеку, правда?

Я смотрел на нее в упор, смотрел именно так, как она выразилась: взглядом убийцы. И по-прежнему мало что понимал.

— Ерунда это, — торопливо добавила она. — Совсем не то, что вы думаете.

— Вашек мой друг. Я должен объяснить ему, во что он ввязывается.

Ленка засмеялась.

— Господин редактор, помнится, в таких делах вас не слишком-то заботят переживания друзей.

— Иногда все же заботят.

— Да вы же сами из кожи вон лезли, чтобы поохотиться в его угодьях!

— И что, поохотился? Нет! Вы мне не позволили!

Я затаил дыхание. Ленка опять вскинула брови и вздохнула.

— Вечно одно и то же! О себе, всегда о себе!

И опять я не понимал ее. Барышня Серебряная гоняла соломинкой гвоздичку в бокале, а мысли у меня в голове делали совершенно невероятные кульбиты. Потом она кокетливо глянула на меня.

— Вы и правда ему все расскажете?

Я молчал. Скажу, думал я. Не вынесу, если ты выйдешь за этого рохлю. Однако что именно я должен ему сказать?

— Но вы же этого не сделаете, — проворковала она. — Вы же все-таки джентльмен!

Я опять взглянул ей в глаза.

— Я не джентльмен. Я эгоист, и я вас хочу.

Улыбка с ее лица исчезла. Девушка сразу стала серьезной.

— Перехотите! — отрезала она, всосала остаток глинтвейна и добавила: — Это действительно совсем не то, что вы думаете. Но вам этого не понять.

— Правильно, — согласился я. — Когда дело касается вас, я не понимаю вообще ничего. Так что это бы я не понял тоже.

Она уставилась на меня своими антрацитовыми глазами и произнесла задумчиво:

— А впрочем… кто вас знает?

К нам подошел один из двоих северных блондинов, тот, что напоминал Жана Марэ, и пристально уставился на Серебряную. В руке он держал стакан с коктейлем, и взгляд у него (наверное, от многочисленных предыдущих коктейлей) был какой-то оцепенелый. Он произнес фразу, которую мой слух, необычайно обострившийся из-за недавнего опьянения, воспринял, а мозг даже запомнил, но которую я, разумеется, не понял:

— Ih, sikke nogle klathager de har, det har jeg aldrig set magen til!

Потом то, что стало твориться возле барышни Серебряной, слилось в один сплошной гротеск в духе Максеттена. Девушка удивленно перевела взгляд со своего пустого бокала на датчанина и с поразительным спокойствием дала ему сильнейшую пощечину — он аж покачнулся. Свой жест она сопроводила еще одним фрагментом для моего записывающего устройства в мозгу, и я подумал, уж не действует ли на меня столь загадочным образом выпитая водка: