Львиное Око
Шрифт:
В те дни, когда прислуга уходила домой, стряпала Герши. Вот почему на ней был передник. Бобби-мой-мальчик, как звали дядю Роберта домашние, а вслед за ними и Герши, ел что попало, точно глотатель шпаг. К счастью, он оказался тонким ценителем вин и портвейна, поэтому я уцелел, когда меня пригласили к столу.
Вместе с ним Герши копалась в саду, надев широкополую шляпу, а после обеда в обществе Бобби ежедневно каталась верхом в Булонском лесу. Даже говорить она стала, как пастушка. Должен признаться, вид у нее был цветущий и выглядела она душещипательно
— Прежде я не знала, что такое любовь, Луи, — проговорила она, глядя на меня удивленно расширенными глазами. Грусть, которая постоянно чувствовалась в ней, отступила далеко на задний план, превратившись в тень на дне колодца ее счастья. — А она в том, чтобы угождать возлюбленному. Это сказочное ощущение! Когда он говорил: «спасиб, даая», это гораздо восхитительнее крика «браво», вырывающегося из тысячи глоток зрителей, вскочивших на ноги. — Затем она процитировала отрывок из песни, которую иногда тенором пел Бобби, с таким видом, будто это шедевр поэзии, — «В моем-то возрасте забыть про кабаки!»
Все, что Герши говорила и делала, приводило Бобби в восторг. Даже когда она была не в духе или устраивала сцену (для его же блага), Бобби лишь произносил: «Хо» и «Какой темперамент!», покачивая при этом круглой головой.
— У девочки есть характер. По ее словам, яванки ужас как вспыльчивы, но зато и отходчивы, — объяснил он мне с важным видом, а потом добавил: — Надо же, мне досталась девочка, в жилах которой течет кровь туземных королей!
Спали они на втором этаже на огромной двуспальной кровати, которая служила им верой и правдой.
— Я очень люблю свою жену и Kinderlein [84] , — сказал Бобби, смешивая хороший французский язык и плохой немецкий (это осталось в нем от школы и «года странствий»), — но я был таким олухом. Думал, что любовь — это пустяки, а сочинять стихи и жить по-людски — ерунда и чушь. Когда твоя жена чуточку умней тебя, то такому простому парню, как я, это не очень-то льстит. Маргарита — совсем другое дело! С ней чувствуешь себя на десять футов выше и совсем мальчишкой. Шикарное ощущение! Счастливее меня никого не сыщешь!
84
Ребенка (нем.).
С этими словами он выпрямился, став похожим на огромную гору, потом нагнулся ко мне. Лицо его, круглое, как воздушный шар, от смущения было алым, будто цветущая роза — так бы он выразился.
По пути в Испанию из Италии вернулся Джефри.
— Хорош наставник! — сказал он мне, неуважительно, но без досады отзываясь о дяде. — Должен признаться, я не в обиде на бедного старого придурка за то, что он скакнул налево, хотя Герши я застолбил первым.
— Только и всего? — спросил я осторожно. — Неужели это только скачок налево?
Я вздумал сомневаться в том, что мне было давно известно. Но в англичанах нет рационального начала.
Джефри
— А как же иначе? Бедный старикан. Он не любит, когда ему говорят правду. Впрочем, я тоже. Лишь война спасет нас с дядюшкой Робертом от Нортгемптоншира. Что касается меня, то, если я не умру молодым, можете быть уверены, хо, что стану обувщиком, нравится мне это или нет. Впрочем, со временем занятие это мне понравится. Черт побери, до чего же гнусная штука — жизнь. Но когда вернусь домой, стану учиться на авиатора. Хотя я и люблю этот «державный остров», ненавижу ходить по земле.
Англичане всегда цитируют Шекспира, обращаясь к нему как к суду последней инстанции.
— Герши ему верит, — произнес я растерянно.
— Дядюшка Роберт и сам себе верит. Но когда он вернется домой, и с невыразительных лиц на него с укором посмотрят три пары голубых британских глаз, и дети спросят, почему он оставил их одних так надолго, с Бобби-моим-мальчиком и его Маргерит будет покончено.
— Спасибо, что предупредили, — сказал я Джефри, будто сам об этом не догадывался.
— Не за что, — отозвался Джефри. — Вы должны знать. Подумать только, старого дядюшку Роберта прислали присматривать за мной! — рассмеялся юноша. Потом чрезвычайно робко произнес: — Простите. Но я чувствую, как складываются стихи.
— Подождите, одну секунду, — в отчаянии воскликнул я. — Так ваш дядюшка не намерен взять ее с собой и поселить где-нибудь поблизости?
— Герши на квартире? Мата Хари в Нортумберленде вместе с дядюшкой Бобби? Господи упаси. Такого и во сне не может присниться.
Пытаясь предупредить Герши, подготовить ее к неизбежному, я совершил ошибку.
Она, должно быть, в глубине души разделяла мои опасения, но яростно набросилась на меня.
— Я не «твоя Герши», ты просто ревнуешь, — сказала она, понимая, что говорит глупости. — Что ты знаешь о любви? Чтоб твоя ничтожная католическая французская душа тысячу лет горела в аду! Ты жил тем, что сосал мою кровь. Луи, и тебе не по нутру, что я буду миссис Босток, что Мата Хари перестанет существовать. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, вот и все. Будь мужчиной.
— Герши, — устало произнес я, разглядывая свои костлявые ноги и руки. Неужели я был призраком, омрачавшим ее пир, паразитом, пившим ее соки?
— Не называй меня так. Я Маргерит. Бобби вернется в Англию вместе с Джефри, когда год кончится. Он там все устроит, а я буду ждать его здесь.
— Пока его не будет, — начал я осторожно, — можешь съездить в Монте-Карло. Ко мне уже обращались с предложением, но я туда не поехал. Оркестр, индусские танцовщицы, привычная работа, ch'erie [85] . Подумай. Подумай о возвращении на сцену.
85
Дорогая (фр.).