Львиное Сердце. Дорога на Утремер
Шрифт:
— Всё так. У тебя имелись причины для беспокойства, госпожа, потому как Танкред дурно обошёлся с Джоанной. Он отобрал у неё вдовью долю и держал пленницей в Палермо, так как опасался её популярности в народе и симпатии ко мне. Но теперь с ней всё хорошо, с сентября она на свободе. Тебе приходилось слышать о сирокко? Так мы называем ветер, который приходит из африканской пустыни и налетает с моря на Сицилию, сея разрушения на своём пути. Так вот, твой Ричард обрушился на Мессину подобно сирокко, и Танкред вскоре не только выпустил Джоанну, но и уладил спор о вдовьей доле. Полагаю, подобная перемена мнения как-то связана с захватом Ричардом Мессины. Это называют, как кажется, переговорами с позиции силы.
Алиенора оказала Констанции величайшую честь,
— Спасибо, — только и сказала она.
Королевы обменялись взглядами, в которых читалось взаимное признание факта, что женщины, какими знатными и волевыми они бы не были, всегда вынуждены чувствовать себя птицами с подрезанными крыльями, неспособными подняться ввысь в мире, которым правят мужчины.
Вопреки присутствию короля и двух королев, центром всеобщего внимания вскоре сделался младший сын итальянского маркиза. Бонифаций Монферратский притягивал к себе все взоры. Он был поразительно красив: волнистые русые волосы, ярко-голубые глаза, располагающая улыбка человека, осведомлённого о силе собственной привлекательности. Бонифаций снискал себе репутацию отважного воина и галантного кавалера, подвиги его наперебой воспевали любившие гостить при его дворе трубадуры, и в отличие от немецкого кузена Генриха, он был дружелюбен и открыт. Свободно владеющий четырьмя языками, в том числе ленгва романа Аквитании, Бонифаций вскоре уже беседовал с Алиенорой словно закадычный приятель. Продолжал молодой рыцарь блистать и за роскошным столом: льстил Генриху, флиртовал с Констанцией, перекидывался шутками с Алиенорой и епископом Милоном. Когда же речь зашла о борьбе с сарацинами, он принялся рассказывать про своего брата Конрада, и в зале воцарилась напряжённая тишина.
Для лиц, не знакомых с историей его рода, Бонифаций пояснил, что старший его брат Вильгельм был женат на леди Сибилле, сестре Балдуина, Прокажённого Короля, но умер вскоре после государя. Тогда Сибилла организовала свой злополучный брак с Ги де Лузиньяном, в результате чего Святая земля оказалась в руках неверных.
— Мой господин отец попал в плен в битве при Хаттине, — продолжал он. — Когда брат Конрад возглавил оборону Тира, Саладин велел притащить отца под стены и потребовал от Конрада сдать город, иначе родитель будет предан смерти прямо на глазах у сына. Только султан не знал моего брата. Конрад прокричал с парапета, что Тир никогда не сдастся. Отец прожил достаточно долгую жизнь, и Саладин может делать, что хочет, и убить его!
Для пущего эффекта Бонифаций выдержал паузу, после чего, глядя на ошеломлённые лица слушателей, разразился хохотом.
— Конрад вовсе не лишён сыновней привязанности, уверяю вас, — сказал молодой человек. — Но он никогда не сдаст единственный оставшийся у христиан город, и если за сохранение Тира пришлось бы уплатить жизнью отца, то ничего не поделаешь.
Большинство из присутствующих было поражено религиозным пылом Конрада. Только Алиенора удосужилась спросить, что-таки сталось со стариком. Ответ Бонифация прозвучал несколько обыденно.
— Ну, позже Саладин его освободил, и он смог присоединиться к Конраду в Тире.
Затем молодой рыцарь ловко перенёс внимание на своего венценосного кузена, поинтересовавшись у Генриха ходом сицилийской кампании. Алиенора уже не слушала, потому как рассказ Бонифация всколыхнул в ней воспоминания о далёких годах междоусобной войны в Англии. Пятилетним мальчиком Вильгельм Маршал был выдан отцом, Джоном Маршалом, в заложники. Но Джон нарушил клятву, и взбешённый король Стефан предупредил, что, если замок Ньюбери не будет сдан, как обещано, парнишку повесят. Леденящий кровь ответ Джона вошёл в легенду. Можешь вздёрнуть Уилла, заявил он, потому как у меня найдутся молот и наковальня, чтобы выковать других сыновей, ещё получше. Маршал поставил жизнь сына в расчёте на знание своего противника, будучи уверен, что Стефан не сможет повесить ребёнка. И действительно, Уилл остался жив. Алиеноре подумалось теперь,
Для услаждения гостей во время обеда хозяин пригласил арфистов. Затем на сцену выступил прославленный трубадур Бонифация. Репертуар Гаусельма был обширен, любовные канцоны и рассветные песни, известные как альбы, перемежались острой политической сатирой сирвент. Когда обласканный громовыми аплодисментами трубадур удалился, его место заняли жонглёры. Те начали с дани уважения феодальному сеньору Бонифация, исполнив одно из сочинений Генриха на тему куртуазной любви, хотя немецкий понимали только члены королевской свиты. Затем артисты пошли навстречу пожеланиям гостей, и зал наполнился звуками популярных песен знаменитых трубадуров прошлого вроде Бертрана де Борна, Жофре Рюделя и дамы-трубадурицы, творившей под именем графини де Диа.
По мере перехода вечера в ночь песни становились всё непристойнее. достигнув кульминации с требованием Генриха исполнить творение деда Алиеноры герцога Вильгельма Аквитанского. Герцог, которого величали «первым трубадуром», приводил в ярость Церковь как образом жизни, так и песнями. Выбранная Генрихом относилась к самым скабрёзным. То была пикантная повесть про рыцаря, притворявшегося немым, благодаря чему две знатные дамы сочли интрижку с ним безопасной. Прежде они испытали кандидата, позволив злющему коту драть когтями его голую спину, после чего приняли на ложе, где, по словам рыцаря, тот грешил так часто, что остался лежать «с порванной сбруей и сломанным клинком». Придя в себя после любовной пытки, ловкач отправил к женщинам своего сквайра с запиской, в которой потребовал в знак признания своих заслуг: «Убейте кота!»
Песня являлась гимном плотскому греху, но если Генрих рассчитывал смутить английскую королеву, то просчитался. Алиенора гордилась своим дедом, этим неисправимым возмутителем спокойствия, и вместе со всеми в зале хохотала над трюками хитрого любовника. Кто на самом деле пришёл в смущение от грубых выражений и аморального смысла, так это суженая её сына. По мере того как песни становились непристойнее, Беренгария чувствовала себя всё неуютнее. Особенно возмутило её, что женщина способна выражать такое сладострастие, как графиня Диа: «Я дала бы ему причину считать себя угодившим в рай, если дозволила послужить его подушкой». Ведь то был плач о внебрачной любви. Беренгария держала неодобрение при себе и молча потягивала вино, пока зал сотрясался от хохота, но принцесса не овладела ещё важным для венценосцев талантом — умением скрывать свои чувства. Лицо её служило зеркалом души, и на нём явно читалось осуждение.
Когда увеселения подошли к концу, Хавиза улучила момент и отвела наваррку в сторонку.
— У тебя был грустный вид, — с привычной прямотой заявила она. — Что-то гнетёт твою душу?
Беренгария уже привыкла к бесцеремонным манерам графини. Отъезд Санчо посеял в её душе ощущение пустоты и потери, и неспособность разделить веселье вечера с остальными только подчёркивала одиночество. Как никогда нуждаясь в друге, Беренгария оценила заботу Хавизы.
— Я впала в уныние, — застенчиво призналась она. — Я уже лишилась Санчо. Да и здешние развлечения не пришлись мне по вкусу.
Белёсые брови Хавизы взметнулись.
— Тебе не нравится поэзия трубадуров?
— Вообще-то не очень. Она не прижилась в Наварре, не то, что в Арагоне или в Аквитании. И если честно, я нашла её отвратительной. Мне стало понятно, почему церковь осуждает трубадуров, ведь иные из их песен воспевают неверность.
Беренгария не думала, что сказала что-то не то, поэтому удивилась появившемуся на лице собеседницы выражению отчаяния.
— Раз ты говоришь на ленгва романа, королева и Ричард почтут твоё пристрастие к их музыке само собой разумеющимся. Тебе ведь известно, что Ричард сам сочиняет трубадурские стихи? — Подумав немного, Хавиза пожала плечами: — Ничего, раз ты предупреждена, то всё будет в порядке. Мы просто сохраним этот маленький секрет между нами, и всё.