Львиное Сердце. Дорога на Утремер
Шрифт:
— Господи Иисусе!
— Что? — Глаза Беренгарии распахнулись. — Я... Я сделала что-то не так?
— Бог мой, женщина, ты кровишь как подколотая свинья!
Ричард уже спустил ноги на пол, решая, кого позвать: лекаря или повитуху. Лучше повитуху, поскольку тем привычнее иметь дело с женскими хворями.
Но девушка остановила его, ухватив за руку.
— Я думаю, это естественно, Ричард. — Голос её звучал на удивление спокойно для той, кому грозит опасность истечь кровью до смерти. — Поскольку мне так мало известно о плотских делах, я переговорила накануне с Джоанной. Она сказал, что у каждой первый раз проходит по-разному. Может быть, очень больно или не больно совсем, одна почти не теряет крови, из другой изливается целый поток. Да,
Ричард судорожно выдохнул — таким сильным было испытанное им облегчение.
— На какой-то миг мне показалось, что я убил тебя, — признался он, — Ты ведь такая малютка...
В его взгляде, направленном на пропитавшуюся кровью простынь, всё ещё читалась неуверенность.
— По мне лучше много крови, чем вообще никакой, — торопливо промолвила Беренгария. — По крайней мере, теперь у меня есть неопровержимое доказательство того, что я взошла на твоё ложе девственницей.
Молодой человек стал замечать иронию в том, что именно ей приходится утешать его.
— Я и так не питал сомнений в твоей добродетели, — сказал он. пряча улыбку и стараясь быть таким же серьёзным, как она. — Не пророни ты и капли, я всё равно верил бы тебе.
— Спасибо, — отозвалась наваррка так, будто услышала щедрый комплимент.
— Всегда пожалуйста.
Встав с кровати, Ричард обвёл комнату взглядом и нахмурился. Служанки постарались на славу, превращая опочивальню в рай для молодожёнов. Ярко горели белые восковые свечи. Пол устилало свежее благоуханное сено, к которому примешивался сладкий аромат мирта, светло-зелёные листья и белые цветки которого были рассеяны щедрой рукой. В воздухе витал дым курений из корицы и гвоздики. На покрытом льняной скатертью столе стояли золотой кувшин с вином и два хрустальных кубка, рядом с ними располагался поднос с вафлями, фигами и апельсиновыми цукатами. Имелась даже серебряная чаша, полная спелых гранатов и фундука — оба продукта считались афродизиаками. За этими шутливыми знаками внимания Ричард ясно различал умелую руку сестры. Однако помощницы забыли одну из самых важных для спальни вещей: нигде не наблюдалось тазика с водой или полотенца.
Вернувшись к постели, он принёс с собой кувшин с вином, салфетку и богато расшитый шёлковый плащ, обнаружившейся в одном из сундуков. Положив добычу, король подхватил недоумевающую Беренгарию под плечи и под колени и поднял.
— Держись за меня, — приказал он.
Пока она висела на нём, он, поддерживая её одной рукой, другой расстелил мантию поверх мокрой перепачканной простыни.
— Надеюсь, это любимый плащ Исаака, — хмыкнул молодой человек и опустил Беренгарию, не перестававшую удивляться, с какой непринуждённой лёгкостью ему удалось вот так поднять её на ложе.
— Это лучшее, что могу придумать, — пояснил он, промокнув салфетку в вине. — Полагаю, мы можем считать это своего рода крещением.
Когда Ричард стал стирать кровь с её бёдер, она покраснела, но стоило ему лечь рядом, придвинулась так, чтобы их тела соприкоснулись. И только в этот миг король осознал, насколько устал. Он рассмеялся негромко: кто бы мог подумать, что лишать девственности — такой тяжкий труд? И в ответ на вопросительный взгляд чмокнул жену в щёку:
— Доброго сна, голубка.
— Тебе тоже, господин супруг, — прошептала наваррка.
Ричард быстро уснул, Беренгария же долго лежала рядом, смотрела на огоньки свечей, мерцающие в темноте словно комнатные звёзды, и размышляла об их любовном соитии. Оно получилось более болезненным, чем она рассчитывала, и удовольствия не принесло. К интимности акта предстоит ещё привыкнуть — её смущало, когда муж прикасался к тем её местам, в которых даже она сама себя не касалась. И то, что он обратил в шутку, для неё было совершенно серьёзно, так как прежде ей ни разу не доводилось видеть обнажённого мужчины. Однако Беренгария была рада, что супруг старался
Два дня спустя Ричард встретился с императором Кипра в фиговой роще, растущей между морем и дорогой на Лимасол. Намеренный поразить Исаака мощью английской короны. король восседал на белом испанском жеребце, не уступающем статями и прытью Фовелю Исаака. Попону украшали рыкающие львы, шпоры и эфес меча были покрыты золотом, ножны окованы серебром. Государь красовался в тунике из розовой парчи, мантии, утканной полумесяцами и солнцами, и алой шапочке с золотой нитью. Посмотреть на удивительное представление собралась целая толпа: воины и рыцари Ричарда, итальянские купцы, местные жители, пренебрёгшие гневом императора ради редкого шанса полюбоваться его публичным унижением. Появление Ричарда произвело фурор, ошеломив гражданских и вызвав смешки у солдат, привыкших видеть своего полководца в покрытой кровью, потом и пылью одежде. Ещё до своего прибытия кипрский император оказался в невыгодном положении, на что английский король и рассчитывал.
Издалека Исаак выглядел очень царственно: верхом на Фовеле, седло и попона не уступают богатством Ричардовым. Пурпурная мантия киприота была украшена драгоценными камнями, а поверх длинных светлых волос возлежала золотая корона. Англичан поразила его молодость, потому как грек выглядел ровесником Ричарда — лет тридцати с небольшим. На близком расстоянии впечатление уже не казалось таким внушительным, потому как становились заметными резкие черты лица Исаака, пронизывающий взгляд белёсых глаз и тонкие губы, не привыкшие улыбаться. Рыцари Ричарда давно усвоили, насколько обманчива бывает наружность, так как подчас под благовидной внешностью может скрываться в высшей степени неприглядная личность. Но при виде кипрского императора они обменялись понимающими взглядами, согласившись, что этот пиратский корабль не пытается скрываться под чужим флагом: Исаак Дука Комнин выглядел именно тем, кем являлся на самом деле — человеком, которому предначертано вечно гореть в аду.
Гарнье Наблусский, великий магистр ордена госпитальеров Иерусалима, устроил эти мирные переговоры и теперь выступал в качестве посредника, используя одного из своих кипрских братьев как переводчика с французского на греческий. Стороны встретились в центре поля. Испанский скакун Ричарда и пылкий Фовель смотрели друг на друга так же подозрительно, как и их всадники. Зрители обменивались тычками и ухмылками, сойдясь во мнении, что, по счастью, король английский и император кипрский оба оказались хорошими наездниками, ибо в противном случае их кони могли бы взять инициативу на себя и покончить с переговорами раз и навсегда.
Ричард был бы не прочь следовать протоколу, установленному для подобных капитуляций, но не имел времени. Поэтому, едва поприветствовав с ледяной вежливостью Исаака, сразу стал излагать условия мира. Когда их перевели, все присутствующие греки ахнули и зашептались между собой, что это снадобье слишком горькое, чтобы Исаак мог проглотить его. Король потребовал, чтобы император поклялся перед ним принять крест и отправиться вместе с англичанами в Святую землю, выставив сто рыцарей, пятьсот конных и пять тысяч леших воинов для защиты Господа и Священного города, а также уплатить тридцать пять тысяч марок в возмещение ущерба, причинённого людям Ричарда. В обеспечение клятв Комнину предписывалось передать английскому королю все свои замки и отдать в заложники свою единственную дочь и наследницу. Все знавшие Исаака немало удивились, когда тот попросил Гарнье Наблусского перевести, что он согласен принять условия.