Львиное Сердце. Дорога на Утремер
Шрифт:
— И почему это он стал для нас опасен? Потому, что ты со дня отплытия из Мессины намеревался захватить его земли!
Из свиты Ричарда послышались возмущённые протесты. Король был разъярён не меньше своих рыцарей.
— Исаак Комнин многие годы отказывался посылать припасы в Святую землю, даже не разрешал кораблям, идущим в Утремер, заходить в кипрские порты. А пока он сговаривался с Саладином, люди под Акрой умирали: не от боевых ран, но от голода!
— Мой государь предупреждал, что ты найдёшь оправдания своим безответственным поступкам — по его словам, они у тебя всегда найдут. — Тут Дрюон де Мелло, чувствовавший себя всё более неуютно, попытался вмешаться, но
— Раз ты так легко раздаёшь советы, Бове, позволь и мне дать тебе один. Всегда умнее позволить людям подозревать в тебе величайшего глупца на свете, чем открыть рот и окончательно развеять все сомнения. Совершенно очевидно, что в осадном деле ты понимаешь ничуть не больше, чем в духовных обязанностях епископа. Я уже организовал отправку под Акру гружённых зерном кораблей и...
— А послал ли кипрскую казну? Не спорю, данная заминка может оказаться очень выгодной для тебя. Однако она может стоить тебе, милорд Львиное Сердце, утраты того, что ты больше всего ценишь: так старательно взращённой репутации отчаянного храбреца. Чем дольше остаёшься ты на Кипре, убивая собратьев-христиан вместо истинных врагов Бога, тем сильнее начнут люди задаваться вопросом, не трусость ли удерживает тебя здесь?
На помосте Ричард стоял. Теперь же он сбежал по ступенькам так стремительно, что встревоженный французский рыцарь заступил собой епископа.
— Я расскажу тебе, что такое трусость, — бросил в лицо прелату король. — Это когда прячешься за священным саном, пользуясь им как щитом. Ты прекрасно знаешь, что я убью любого, кто осмелится назвать меня трусом. А ещё знаешь, что я не подниму руки на князя Церкви.
— И с чего мне так думать? В конце концов, твоя семья славится дурным обращением с церковными иерархами. Если не изменяет намять, твой дед, Жоффруа Анжуйский, однажды велел оскопить епископа. И не прошло двадцати лет с того дня, как рыцари твоего отца оставили святого истекать кровью на плитах пола его собственного собора!
Лицо Ричарда приобрело выражение, которое его людям доводилось видеть довольно часто — на поле битвы, — и ладони инстинктивно легли на эфесы мечей. Но король удивил их, не вцепившись Бове в глотку, как ожидалось.
— Ты прав, — произнёс он с весьма зловещей улыбкой. — Мой отец был оправдан папой относительно участия в убийстве святого мученика. Так с чего мне беспокоиться, если я отправлю в ад привыкшего к роскоши, безбожного лицемера-попа?
Губы Бове растянулись в ответной презрительной усмешке. Но Ги де Лузиньян не дал ему шанса ответить. Он уже давно кипел от злости при виде этого вызывающего упрямства, и наконец заговорил.
— Мне вообще ничего не стоит пролить кровь епископа, — с угрозой промолвил Ги. — Лучше тебе не забывать про это, Бове, потому как сомневаюсь, что ты готов предстать перед создателем. Да и где найти священника достаточно продажного или пьяного, чтобы взялся отпустить тебе все твои грехи?
Ричард рассмеялся, от этого хохота веяло холодом. Но Бове, похоже, не страшил и король.
— Мне доставит огромное удовольствие предать анафеме любого, кто осмелится поднять руку на священную особу епископа. Лучше тебе не забывать про это, де Лузиньян. Что касается тебя, милорд Львиное Сердце...
Продолжить ему не удалось, потому как Ги тучей надвинулся на него.
— Называй меня законным
— Каким таким титулом? — Глаза прелата блеснули. — Не тем ли, который ты заслужил на ложе Сибиллы? А может, величать тебя «героем Хаттина»? Едва ли это уместно, потому как в этой битве всё войско королевства иерусалимского было уничтожено Саладином. Уничтожено по причине твоих глупых и непростительных ошибок!
Когда Ги кинулся на него, епископ потянул меч. Но ножен тот не покинул, потому как Жоффруа де Лузиньян схватил брата, а Жофре вклинился между ссорящимися.
— Ты позоришь себя, милорд епископ, — сказал он. — Хуже того, ты позоришь нашего короля. Никогда не поверю, что Филипп прислал тебя сюда затем, чтобы в доме архиепископа Кипрского пролилась кровь!
— Конечно нет! — громко заявил Дрюон де Мелло, воспользовавшись шансом. — Наш господин король поручил нам сказать королю Ричарду, чтобы он перестал растрачивать время и поспешил под Акру, потому как по милости английского государя ему приходится откладывать приступ к городским стенам...
Дрюон смолк в изумлении, потому как весь зал содрогнулся от громогласного хохота. Рыцарь нахмурился, взбешённый таким отношением к своему королю. Но через секунду сообразил, что насмешка — дешёвая цена, которую стоит уплатить за разрядку опасного напряжения. Сам он, в отличие от своего государя, знал, что надежда крестоносцев отбить Иерусалим покоится исключительно на полководческом таланте английского монарха и потому готов был смотреть сквозь пальцы на надменность и бахвальство Ричарда, даже на его прискорбный союз с Ги де Лузиньяном.
Ричард вскинул руку, призывая к тишине.
— Возвращайся к Филиппу, сэр Дрюон, и передай ему, что я не двинусь к Акре до тех пор, пока не обеспечу обладание Кипром ради Святой земли. Напомни ему, что один король не имеет права отдавать приказы другому. А теперь ступай на свой корабль и проведи на нём ночь. Но поутру отплывай в Утремер, потому как я не хочу застать здесь этого человека, когда поднимусь завтра с постели.
С этими словами он намеренно поворотился спиной к епископу и вышел.
Жоффруа де Лузиньян оттащил разъярённого брата в сторону, а Дрюон и другие французские рыцари увлекли за собой епископа, хоть и рвущегося продолжить ссору, но лишённого выбора. Жофре взялся проследить за тем, чтобы Бове погрузили на галеру, поэтому поспешил вслед послам. Ричард ещё кипел и выпустил гнев перед лицом очень благодарной аудитории. Но постепенно страсти остыли и в зале снова воцарилась тишина.
Престарелый архиепископ Кипрский и аббат Нилус ошарашенно наблюдали за происходившим со своих мест на помосте. Теперь они переглянулись, и прелат высказал предложение, не стоит ли пригласить кого-нибудь из говорящих по-гречески итальянских купцов, дабы те могли открыть причины некрасивой сцены. Нилус пожал плечами и задумчиво покачал головой.
— Так ли это важно? — спросил аббат. — Будь я египетским султаном, спал бы спокойно, зная, что христиане никогда не отобьют Иерусалим, потому что предпочитают драться друг с другом, а не с турками.
Варнава уныло кивнул головой.
— Ну, из этого есть хоть какая-то польза. Что бы ни произошло в Утремере, Кипр обрёл свободу от тирана, и за это нам следует благодарить Бога отцов наших, Его единокровного Сына, Святого Духа и Пресвятую Деву Марию.
Нилус пробормотал что-то, соглашаясь. Но как ни рад он был избавлению от Исаака Комнина, приходилось отдавать себе отчёт, что будущее Кипра зависит теперь от латинян. Аббат придерживался цинического взгляда на собратьев-людей и знал, что лекарство бывает подчас горше болезни.