Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
Обнаружив, что цитадель выглядит довольно комфортабельной, дамы с облегчением вздохнули. Удивило их и то, как за такое короткое время удалось уничтожить все следы пребывания тут прежних обитателей — очевидно, готовя для них апартаменты, люди трудились от зари до зари. Королев восхитили расписной потолок большого зала и мозаика на полу, порадовали опочивальни, просторные и насыщенные золотистым светом солнца благодаря большим окнам, открывающимся наподобие двери. В одной из комнат имелся выходящий во внутренний двор балкон, и Беренгария с Джоанной тут же принялись спорить, кто в ней будет жить. Генриха забавляла настойчивость, с которой каждая хотела уступить это право другой.
Беренгария вышла на балкон и тут же подозвала к себе Генриха.
— Это герцог Австрийский сейчас с Ричардом? — осведомилась она.
Генрих и Джоанна подошли и посмотрели на сцену во дворе. Герцог в свои тридцать был мужчиной довольно щуплым, облачение его подходило скорее для двора в Вене, чем для пыльных улиц Акры: туника из алого шелка, украшенная самоцветами шапочка, пальцы унизаны золотыми перстнями. Собеседники говорили тихо, но зрители ясно видели, что Леопольд очень возбужден. Он оживленно жестикулировал, а однажды даже ударил кулаком об раскрытую ладонь. Лицо его раскраснелось так, будто он обгорел на солнце. Ричард выглядел скорее раздраженным, чем сердитым — качал головой, пожимал плечами. А потом отвернулся. Лицо Леопольда перекосилось, он кинулся и ухватил короля за плечо. Женщины и Генрих вздрогнули, зная, что последует дальше. Ричард, глаза которого сверкнули, крутнулся на месте. Он сказал нечто, чего хватило, чтобы успокоить герцога, который, побледнев, принимал выволочку от английского монарха. На этот раз, когда Ричард пошел своей дорогой, австриец не пытался его задерживать, но выражение на его лице обеспокоило Беренгарию и та, стоило зрителям удалиться с балкона, спросила у Генриха, почему герцог так зол на Ричарда.
— Понятия не имею, — признался тот. — Мы с ним вполне ладили. Пировали вместе со времени его прибытия под Акру этой весной, и герцог показался человеком вполне приятным: любит музыку трубадуров не меньше меня. Он очень высокомерен и щепетилен в отношении своей чести, но разве не все мужчины таковы?
Благоприятное мнение графа о Леопольде только еще сильнее озадачило дам. Они все еще осматривали комнату, восхищаясь зелеными и желтыми стеклянными лампами и шахматными фигурками из слоновой кости, когда влетел Ричард. Он все еще пыхал от ярости, но усилием воли обуздал гнев и спросил у Беренгарии, что думает та о покоях.
— Мне сообщили, что эти апартаменты занимал сарацинский командующий аль-Маштуб. Ковер принадлежал ему, как и шахматы. Но вы можете обставить их как угодно, конечно.
Беренгария заверила супруга, что совершенно довольна комнатой. Ей очень хотелось разузнать про ссору с Леопольдом, но не хотелось создавать впечатления, что она лезет в дела, которые лучше предоставить мужчинам.
Джоанна подобной щепетильностью не страдала.
— О чем это вы спорили с герцогом австрийским? — полюбопытствовала она.
Ричард нахмурился.
— Леопольда возмутило, что какие-то мои люди сбросили его штандарт с крепостной стены.
Джоанна удивленно заморгала.
— Ты ведь наверняка заверил его, что виновные будут наказаны. Неужели ему этого мало?
— У меня нет намерения наказывать моих людей. Это я велел им убрать знамя.
Заметив, что Беренгария и прочие дамы разделяют изумление Джоанны, Генрих взял на себя труд дать разъяснения, поскольку знал, что Ричард едва ли расположен заниматься этим.
— Подняв свой штандарт над Акрой, герцог заявил о претензии на часть добычи. Вполне объяснимо, дядя, что Леопольд так рассержен твоим поступком. Он так чувствителен к уколам, настоящим или кажущимся. Хочешь, я поговорю с ним, приглажу взъерошенные перышки?
— Не стоит утруждаться. — Ричард наклонился и погладил одну из вездесущих сицилийских собак сестры. — Пусть поварится в собственном соку. Ты не поверишь, что он мне заявил! После того как я указал, что неправ он, а не мои люди, Леопольд обвинил меня, будто я обошелся с ним так же высокомерно и нечестно, как с Исааком Комнином! Его мать, оказывается, кузина Исаака. Я ему ответил... Ну, предоставлю это дорисовать вашему воображению, — закончил король, и на губах его, впервые с момента появления в комнате, заиграл первый проблеск улыбки.
Повисла тишина, немного неловкая, потому как Джоанна и Генрих считали, что Ричарду стоило быть с герцогом более дипломатичным. Зачем без нужды создавать врагов? Врожденный инстинкт и Беренгарию призывал к примирению, но наваррку возмутило то, что Леопольд посмел обвинять Ричарда в смещении Исаака Комнина, который до сих пор являлся ей в ночных кошмарах.
— Он бы постыдился заявлять о своем родстве с таким отвратительным человеком! — гневно воскликнула она, встав рядом с мужем.
Ричарду проявление семейной солидарности понравилось, а когда он обвил рукой стан жены, понравилось ему и осязать нежные округлые обводы. Его плоть все еще кипела от нерастраченной в стычке с Леопольдом энергии, и король привлек к себе супругу, напрочь забыв про гнев.
— Генрих, почему бы тебе не показать Джоанне и дуэньям Беренгуэлы прочие комнаты дворца?
Фрейлины его жены заохали, возмущенные намерением государя востребовать супружеский долг средь бела дня. Беренгария залилась краской, несколько смущенная тем, что муж так явно выразил свои намерения у всех на глазах. Но когда он склонился и зашептал ей на ухо, она тихо рассмеялась. Джоанна и Генрих, ухмыляясь до ушей, выпроводили свиту из комнаты.
Сидя рядом с Ричардом за высоким столом, Беренгария с чувством удовлетворения обводила взором большой зал. Непростая задача приготовить такой пир всего за один день, но они с Джоанной справились. Льняные скатерти были белы как снег, блюда и кубки начищены до блеска, а редкостные изделия из красного стекла, обнаруженные в пожитках сарацинского коменданта, переливались в лучах солнца, словно рубины. Меню было не таким изысканным, как хотелось бы молодой королеве, но гости вкушали яства с удовольствием, вино лилось рекой, а как только с едой было покончено, на сиене появились менестрели и арфисты. Впервые за два месяца брака Беренгарии довелось играть по праву принадлежащую ей роль королевы Ричарда, принимая друзей, вассалов и союзников мужа, и она наслаждалась давно забытым вкусом нормальной жизни.
Список гостей выглядел внушительно: архиепископы Пизы и Вероны, епископ Солсберийский, бесприютный король Иерусалимский и два его брата, Жоффруа и Амори де Лузиньяны, великий магистр рыцарей-госпитальеров, граф Лестерский, Генрих Шампанский и Жофре Першский, Андре де Шовиньи, фламандцы Жак д’Авен и Балдуин де Бетюн, Онфруа де Торон. Присутствовал даже магистр тамплиеров — хотя Филипп квартировал теперь в резиденции храмовников, новый их глава Робер де Сабль являлся анжуйским бароном и одним из самых доверенных вассалов Ричарда. Дамы: Джоанна, Беренгария, София, Анна и их фрейлины, оказались в значительном меньшинстве, и тон в разговоре определенно задавали мужчины.
Обсуждали смертельное и таинственное оружие, «греческий огонь» — средство столь горючее, что его нельзя затушить водой, только уксусом. Все по очереди высказывали догадки насчет личности таинственного христианского шпиона, передававшего крестоносцам важные сведения в ходе осады Акры. Ричард признался, что ведет переговоры с тамплиерами, желающими купить у него Кипр. Поднимались кубки в память о тех, кто отдал жизнь в борьбе за Акру: графе Фландрском, французском маршале Обре Клемане, графах Блуаском и Сансеррском, супруге Ги де Лузиньяна, безвестной женщине в длинном зеленом плаще, которая с удивительной точностью стреляла из лука, уложив нескольких сарацин, прежде чем те задавили ее числом и убили. Беседа зашла об используемой сарацинами в бою тактике, когда пир был прерван неожиданным прибытием герцога Бургундского и епископа Бове.