Львиное сердце. Под стенами Акры

Пенман Шэрон

— Насчет Ричарда ты прав, — с мрачным удовлетворением бросил он. — Он не из тех, кто прощает причиненное ему зло. Поэтому советую тебе не терять времени и разыскать его. Смиренно попроси прощения за нанесенную обиду, и, быть может, он смилуется. А быть может, нет. В любом случае, меня это уже не касается.

Конрада обуревало желание сомкнуть руки на шее французского короля и сдавить изо всех сил. Маркиз цеплялся за последние остатки самообладания, когда Филипп прошел мимо него и направился к выходу, ни разу не обернувшись — как будто уже выбросил его из головы, как нечто, не стоящее внимания. Едва дверь закрылась, Монферрат мощным движением руки очистил стол, отправив в полет кубки, кувшин и поднос. Однако удовольствия от нанесенного ущерба не испытал, потому как дорогая посуда принадлежала не Филиппу, а тамплиерам.

Большой зал цитадели был полон людей. Лицо Конрада было каменным, тело напряжено от ярости, но колебаний он не выказал и с высоко поднятой головой твердым шагом направился к помосту. Когда он опустился перед Ричардом на колено, по залу пронесся шепот — мало кто ожидал увидеть публичного унижения гордого маркиза Монферратского. Генрих нахмурился, жалея, что до этого дошло. Он знал, что Ричард наслаждается смирением Конрада. Однако тяжко принимая поражения, в качестве победителя король был, как правило, великодушен. Сегодня его поза являла царственное величие, а по выражению лица невозможно было что-либо прочитать. Лузиньяны вели себя не столь дипломатично: Ги, его братья и племянник Гуго толпились у помоста, открыто упиваясь унижением врага. Генриху такое злорадство казалось отвратительным. Жоффруа и Амори де Лузиньянов он хоть и не любил, но уважал как добрых воинов и людей не лишенных, в отличие от Ги, здравого рассудка. Храбрость Ги граф тоже сомнению не подвергал, но одной храбрости недостаточно, чтобы править королевством, и, по его мнению, Ги не заслуживал прощения за разгром при Хаттине.

— Мне нужно поговорить с тобой. — Возникший рядом Балиан д’Ибелин кивнул в сторону боковой двери.

Последовав за другом, Генрих вышел на залитый солнцем внутренний двор. День обещал быть томительно жарким. Граф присел на край фонтана, но Балиан, не в силах сохранять спокойствие, расхаживал взад-вперед. Генрих немного встречал людей таких приятных, как Балиан, — ему не удавалось припомнить, чтобы его друг когда-нибудь злился по-настоящему. Но теперь он был определенно сердит — достаточно одной искры, и затаившееся под углями пламя с ревом вырвется на свободу.

— Хочу, чтобы ты назвал мне причину, — заявил Балиан. От его обычно неторопливого, с ленцой говора не осталось и следа — слова резали как ножом.

— Лузиньяны принадлежат к пуатуским вассалам Ричарда. Король чувствует себя обязанным...

— Чепуха! Нам обоим известно, что он поддерживает Ги, потому что французский монарх поддерживал Конрада. Так же, как знаем, что Филипп встал за Конрада, будучи уверен, что Ричард встанет за Ги. Неудивительно, что они так долго добирались до Утремера — груз взаимных обид тянул их назад. Мой вопрос относится к тебе, Генрих. Почему ты перешел на другую сторону? Прибыв сюда в прошлом году, ты объединился с Конрадом, не с Ги. Что заставило тебя передумать?

— Ричард.

Балиан впился в него взглядом.

— Деньги, которые он тебе заплатил?

Генрих вскочил — Балиан друг, но это не значит, что ему дозволено наносить такие оскорбления.

— Ты ведь достаточно меня знаешь. Или я полагал, что знаешь. Моя честь не продается. Ричард видит королем Ги, а не Конрада, а я хочу того, чего хочет Ричард. Вот и все. И я не единственный, кто переменил мнение. Рыцари-госпитальеры тоже передумали, и по той же причине. Ричард как никто другой имеет шанс победить Саладина и освободить Священный город. Можешь ли ты это отрицать?

— Нет. Ему вполне по силам вернуть Иерусалим. Но что будет потом? Он уедет домой. Как и ты, Генрих. Вы всегда так поступаете — оставляете нас удерживать то, что завоевали. А теперь скажи вот что: у кого больше шансов справиться с этой задачей? У Конрада или у «героя» Хаттина?

Стремление огрызаться покинуло Генриха.

— Мы забываем подчас, что Утремер — больше, чем Святая земля, — признался он. — Для вас это дом. Я согласен, что из Конрада получится лучший король, нежели из Ги. Но я уже пытался убедить в этом Ричарда. Пытался и не преуспел. Чего еще ты от меня хочешь?

— Завтра Конраду и Ги предстоит изложить свои претензии перед двумя королями и верховным судом Утремера. Конрад опасается, что к нему отнесутся предвзято и что Ричард даже хочет отнять у него Тир. Люди уважают тебя, Генрих. Одни Бог знает за что, но уважают, — добавил Балиан с проблеском присущего ему юмора. — Конраду нужен человек, способный замолвить за него словечко. Я прошу тебя стать этим человеком.

Генрих собирался сказать, что эту роль охотно примет на себя Филипп, хотя бы назло Ричарду. Но кто станет внимать теперь к королю, запятнавшему свою честь?

— Сомневаюсь, что ко мне прислушаются, — проговорил он наконец вслух. — Но я сделаю, что могу.

И Балиану пришлось довольствоваться этим против воли вырванным обещанием человека, который по годам годился ему в сыновья.

Ги настаивал, что нельзя низложить коронованного и миропомазанного короля, не оскорбив Господа. Конрад возражал, что права Ги на престол умерли вместе с Сибиллой, а законной королевой Иерусалимской является теперь его жена Изабелла. Затем претенденты неохотно удалились, предоставив решать их судьбу английскому и французскому королям, а также баронам и прелатам Утремера.

Наступал вечер, и всем становилось ясно, что ситуация зашла в тупик, потому как Ричард настаивал на Ги, Филипп — на Конраде, и никто не желал идти на уступки. Разочарованные и злые, надорвав от крика глотки, взвинченные до предела, члены совета решили наконец прерваться ненадолго и велели принести еды и вина. Фрукты, хлеб и сыр остались по большей части нетронутыми, зато вино исчезало с пугающей быстротой. Как раз то, что нужно, подумалось Генриху, — они и трезвые чуть друг друга не поубивали, а приложившись к кубку, точно в драку кинутся.

Балиан произнес страстную речь в защиту Конрада, но был зашикан приверженцами Ги, как и Рено, лорд Сидона. А когда Гарнье из Наблуса, великий магистр ордена госпитальеров, взял слово в поддержку Ги, сторонники Конрада ответили тем же. Аргументы обоих королей, уважая титул, публика выслушала без подобных проявлений, но Генрих понимал: ни Ричард, ни Филипп незыблемо стоят на своем. И хотя граф намеренно не смотрел в сторону Балиана, он чувствовал на себя взгляд темных глаз старшего товарища, молчаливо напоминающий о данном обещании.