Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
Филипп не хотел и жалел о своих словах с того самого момента, как они сорвались с губ. Однако нахлынули воспоминания о неприятной стычке в Мессине, об унижении, претерпленном по вине этого самого человека. Теперь он чувствовал себя точь в точь как в тот раз, видел, что все на стороне Ричарда, как и в той проклятой сицилийской часовне.
— Хочешь, чтобы я остался в Утремере? — произнес он глухим, дрожащим от ярости голосом. Я пренебрегу советами докторов и останусь. При условии, что ты исполнишь заключенный нами в Мессине договор. Мы поклялись, что будем поровну делить все, что завоюем, не так ли? Но ты поступаешь иначе.
— О чем ты говоришь? Я даже отдал тебе часть приданого моей сестры, хотя на него ты не имел никакого права!
— Но не Кипр! — Филипп вскочил, уверенный, что нашел путь припереть Ричарда к стенке. — По условиям мессинского пакта мне причитается половина Кипра. Посмеешь ли ты отрицать сей факт?
— Еще как посмею! Я захватил Кипр исключительно потому, что был вынужден, потому как Исаак Комнин — небезызвестный родич герцога Австрийского — угрожал моей сестре, моей невесте и моим людям. Остров не имеет никакого отношения к пакту, который касается лишь того, что мы завоюем в Святой земле.
Ричард остановился, чтобы перевести дух, а затем улыбнулся так, как улыбался на поле боя, заметив уязвимое место противника.
— Впрочем, если хочешь расширить границы нашего соглашения, то будь по сему. Останься в Утремере, и я отдам тебе половину Кипра. — Король снова сделал паузу, на этот раз с целью насладиться выражением оторопи на лице Филиппа. — Но это должно подразумевать, что ты поделишься наследством графа Фландрского. Простая справедливость: половина Кипра в обмен на половину Артуа.
— Никогда!
— И почему я не удивлен? — Ричард осклабился. — Тебя не волнует наша святая цель, только доходы. В твоих жилах, может, и течет кровь королей, но у тебя душа торговца, Филипп Калет, и теперь это известно всем.
— А что волнует тебя, милорд Львиное Сердце? Твоя «святая цель» не в Боге, но в собственных тщеславии и возвеличивании! Для тебя не имеет значения ничто, кроме возможности снискать славу на поле боя. Ради этого ты принесешь в жертву всех и вся, и люди, которые достаточно глупы, чтобы следовать за тобой, скоро в этом убедятся.
— Быть может, проверим? — Ричард резко развернулся и указал на епископа Бове и герцога Бургундского. — Начнем с твоих посланцев. Не секрет, что между нами нет симпатий, и они, осмелюсь предположить, тоже считают меня стремящимся исключительно к личной славе. Но вы оба признались, что намерены исполнять святой обет, не так ли?
Никому из двоих не понравилось оказаться в центре внимания. Но они, ни минуты не колеблясь, подтвердили, что действительно собираются остаться в Утремере. Внутренне кипя от злости, наружно Филипп остался невозмутим, так как подготовился к их предательству. А вот то, что произошло затем, выбило его из колеи. Ричард обратился к гостям Филиппа: баронам, рыцарям и епископам, дававшим клятву верности французскому королю.
— Ну а как все остальные? Поедете за своим государем в Париж? Или пойдете со мной на Иерусалим?
Некоторые в отчаянии смотрели на Филиппа. Другие отводили взгляд. Но когда Матье де Монморанси выкрикнул: «Иерусалим!» — этот клич, подхваченный множеством голосов, прокатился по столу, а затем по залу. Один за другим люди поднимались на ноги в акте не только выражения своей веры, но и публичного унижения Филиппа, организованного английским королем. По крайней мере, так будет вспоминать Филипп этот день до самого последнего своего вздоха.
Беренгария улеглась, подложив под голову локоть, и несколько озадаченно посмотрела на мужа. Обычно тот засыпал сразу после любовных ласк. Сегодня, однако, Ричард был не только бодр, но и разговорчив — уже больше часа он расписывал во всех подробностях свою стычку с французским королем, перемежая рассказ ядовитыми замечаниями насчет несостоятельности Филиппа как мужчины и как монарха. Беренгария очень радовалась желанию супруга обсудить с ней удивительные события дня и крайне возмущалась решением Филиппа бросить крестовый поход, поэтому в ее лице Ричард обрел идеального слушателя, полностью убежденного в его правоте, несмотря на частичную неискренность насчет намерений в отношении Кипра.
Однако через некоторое время наваррка убедилась, что его красноречие подпитывается чем-то большим, нежели гнев. Положив ладонь ему на плечо, она ощутила напряжение стальных мускулов.
— Ричард, я вполне понимаю твою досаду на Филиппа. Но разве не облегчение осознавать, что ты будешь избавлен теперь от его хитрости и злобы, особенно раз большинство французов остается? Почему бы тебе не порадоваться факту, что ты становишься единоличным командиром христианских сил?
— Да, я рад избавиться от Филиппа, — согласился король. — С ним в качестве союзника я чувствовал себя кошкой, у которой молоток привязан к хвосту. Главная беда, Беренгуэла, в его крайней ненадежности. Он возвращается не потому, что болен. Его цель — вырвать Фландрию у Бодуэна де Эно. А затем Капет обратит свой завистливый взор в сторону моих доменов, в направлении Вексена и Нормандии.
— Но земли человека, принявшего крест, неприкосновенны. Разве папа не отлучит его за такой тяжкий грех?
— В совершенном мире так и произошло бы. Насчет нашего я не так уверен.
— Но как может святой отец не принять мер? Папский престол неизменно проявляет полную поддержку отправившимся в паломничество. Какой позор, если Церковь позволит причинить вред владениям или семьям тех, кто сражается за Господа нашего Иисуса Христа в Святой земле?
Такая горячность вызвала у него улыбку.
— Я и не собираюсь спорить с тобой, голубка. Надеюсь, новый папа разделяет твои убеждения по части долга Церкви защищать принявших Крест. Но все, что я могу сделать, находясь в Акре, это послать весточку к моей матушке и епископу Лоншану с предупреждением, что французский волк скоро станет рыскать в поисках добычи.
Молодая женщина с грустью посмотрела на мужа. Как несправедливо, что ему предстоит страдать от предательства Филиппа, пока весь христианский мир видит в нем спасителя Священного города. Ричард словно ощутил ее отчаяние, потому как придвинулся ближе и взял ее руку. Но от этого жеста утешения у нее из глаз брызнули слезы. За время болезни Ричард лишился ногтей, и хотя то была мелочь, вид обезображенных пальцев напомнил ей, как близок был супруг к смерти.