Львовская гастроль Джимми Хендрикса
Шрифт:
Винничук тяжело вздохнул и налил по пятой.
Взгляд Алика наполнился испугом.
— Ты можешь не пить, — проговорил чуть замедленно хозяин дома. — Но лучше выпей! Я уже почти готов…
Последнюю, пятую, рюмку Алик в один глоток не осилил. Пришлось сделать два.
Винничук же, наоборот, словно бы даже ободрился после пятой. Вздрогнул, вытер ладонью губы.
— Я сейчас роман пишу, — начал он.
В глазах Алика появился страх. Он подумал, что сейчас товарищ будет рассказывать ему содержание своего нового романа, и что специально для этого он его, гостя, и напоил. Чтобы просто не было сил встать и уйти.
— Я не буду рассказывать — о чем, — продолжил Винничук, и у Алика отлегло от сердца, он раслабленно обмяк, чуть ссутулился, уперся локтями в столешницу и подбородок положил, как цветы в вазу, на открытые, соединенные в запястьях ладони. — Но у меня там был один персонаж… один русский моряк из Севастополя, случайно попавший во Львов. Ну, я думал, он в романе закрутит роман с одной замужней галичанкой…
Алик закрыл глаза.
— Э-э, ты не засыпай! Слушай! Иначе зачем мы водки выпили? — Голос Винничука, прозвучавший неожиданно громко и резко, заставил Алика не только открыть глаза, но и поднять голову с «постамента» своих ладоней.
— Короче говоря, стал мне этот севастополец мешать в романе. Да и не был он главным героем, так что я его убрал…
— Как убрал? — не допонял Алик. — Убил, что ли?
Винничук улыбнулся.
— Можно сказать, что и убил, но в данном случае лучше подходит компьютерное слово на английском — я его «deleted», то есть повычеркивал отовсюду. Но когда я про него раньше писал, я его так хорошо себе представлял… Его лицо, руки, манеру разговаривать, походку… То есть я его, словно живого, видел перед собой. И когда уже вычеркнул его, он мне приснился, выматерил меня, показал неприличный жест… Вот такой, — и Винничук поднял правую руку, согнутую в локте, кверху и ударил левым кулаком по внутреннем изгибу локтевого сустава. — И пообещал так отомстить, чтобы я на всю жизнь запомнил.
Алик пожал плечами. В глазах его не без труда выразилось недоумение.
Винничук, заметив это, наполнил рюмку Алика водкой, но Алик отрицательно мотнул головой.
— Ты же сказал, что роман пересказывать не будешь! — устало и сонно проговорил гость.
— Это не роман, — Винничук посмотрел на товарища со снисходительным неудовольствием во взгляде. — Тебе просто трудно понять! Тебя, видно, из грубой глины слепили!..
— Какой глины?
— Да дослушай ты до конца! — нетерпеливо, почти сквозь зубы прошипел хозяин дома.
— Ладно, — Алик кивнул.
— И вот после этого сна оказался я как-то ночью на Пекарской, возвращаясь из гостей, и увидел его — в бушлате, из-под которого тельняшка выглядывала, в черных штанах! — Глаза Винничука загорелись. — А он увидел меня и двинулся на меня, как танк, со сжатыми кулаками. От него исходила такая агрессия, что я первый раз в жизни так испугался! Я развернулся и быстро, почти бегом, ушел!.. Ты же книжки не читаешь, тебе трудно понять…
— Я твои книжки не читаю, — признался Алик. — А вообще читаю, про музыку.
— Было несколько романов, в которых герои вдруг уходили из книги и, материализовавшись, преследовали автора, мстили ему… И я думаю, он хочет мне отомстить за то, что я его выкинул из книги… Я его ведь даже с галичанкой не успел в романе познакомить. Как бы пообещал и не сделал…
— Ну и зачем ты мне всё это рассказал? — Алик пожал плечами и широко зевнул. — Чтобы я в сказки поверил?
Юрко тоже зевнул, потер пальцами виски, оглянулся на настенные часы, показывавшие почти полночь.
— Я тебе объяснял, что я делал ночью во Львове, когда твой придурок за мной слежку устроил, — терпеливо пояснил Винничук. — Я этого моряка искал, чтобы поговорить. Чтобы он оставил меня в покое…
— А-а, — закивал Алик и посмотрел на хозяина квартиры осторожным взглядом, как на опасного сумасшедшего.
— Там, в этом районе, много бомжей, а бомжи его тоже видели и в лицо знают. Он ведь тоже «Без Определенного Места Жительства». Я как раз к ним ходил, расспрашивал, когда и где они его в последний раз видели…
— Я у тебя переночую, хорошо? — Алик, уже потерявший последний интерес к болтовне Винничука, оглянулся по сторонам и остановил взгляд на диване с сине-зеленой гобеленовой обивкой.
— Да конечно, куда ты сейчас пойдешь! — согласился хозяин дома.
Алик поднялся со стула, подошел к дивану и, не раздеваясь, улегся на него лицом к потолку.
Винничук вышел, вернулся с пледом в руке. Алик уже спал. Хозяин дома накрыл товарища легким пледом и, выключив свет, осторожно, стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь комнаты.
Глава 41
В начале первого ночи Рябцев, у которого беспокойство за своих голубей и за судьбу своего города снова вызвало бессонницу, взял охотничье ружье и вышел на улицу. Ночь была сухой, холодной. Холод сразу «ударил» по рукам, коснулся щек. Проскочила мысль о необходимости купить новые перчатки.
Бывший капитан, которого немного успокоило сочетание холода с тишиной и безветрием, прогулялся к своей голубятне. Постоял под ней, прислушиваясь.
Если бы у города было сердце, Рябцев бы сейчас наверняка услышал его удары — настолько было тихо. Но сердце города — это сотни тысяч человеческих сердец, а во время сна они стучат тихо, чтобы не мешать телу отдыхать.
Рябцев прошелся вокруг голубятни. Постоял над могилками недавно похороненных голубей. Вспомнил о чужом, не голубином пере, которое поднял тогда с земли. Вытащил его из кармана. Задумался.
И тут его мысль остановил далекий птичий крик-хохот, резкий и неприятный, сразу заставивший Рябцева посмотреть вверх, в темное ночное небо. Было непонятно, с какой стороны он донесся. Через минуту снова стало тихо, только тишина после этого одиночного крика наполнилась тревогой.