Львы Сицилии. Закат империи
Шрифт:
– Я поняла, что беременна, и через несколько дней потеряла ребенка. Не успела осмыслить, как все кончилось. Я не знаю, почему это произошло, может, от горя, может, судьба… как знать. Когда началось кровотечение, я была в Провансе, далеко от города. Что я могла поделать?.. – Она говорит тихо, не глядя на него, на лице застыла гримаса боли. – Удивительно, как я сама выжила.
Камилла решительно встает, поворачивается к Иньяцио.
– Позже мне сказали, что еще одна беременность сведет меня в могилу. У меня никогда не будет детей. Вот что ты наделал, Иньяцио.
Иньяцио
– Ты забрал у меня все.
– Я не знал… Я не мог. Я… – Иньяцио трудно дышать. Ему вдруг становится ужасно неприятен запах кофе, остывшего в чашках, и запах женщины. Они кажутся ему тошнотворными.
– Я гнал прочь все мысли о том, что произошло меж нами, и так и не открыл твои письма. Я хранил их, и сейчас храню, нераспечатанными. Расставание с тобой было болью.
Но как ничтожна моя боль сейчас, как незначительна. Как бесполезны мои извинения…
Она качает головой. На мгновение кажется, будто лицо ее смягчается прощением, но Иньяцио понимает, что это горечь. Разочарование.
– Теперь уже неважно. Даже если бы ты узнал о том, что произошло, сомневаюсь, что ты вернулся бы. Твои слова лишь подтверждают то, что я давно поняла… – Она вздыхает. – Ты просто трус.
Иньяцио в отчаянии обхватывает голову руками.
Пустота. Все, что он хранил в своей памяти, превратилось в ничто. Его тайная, воображаемая жизнь, его мечты и желания – груда обгоревших костей, руины, на которые плеснули негашеной известью.
Слабый, разбитый, опустошенный чувством вины. Таким Иньяцио себя ощущает. Он поднимает голову, встает. Тошнота сжимает горло, в груди жжет. Комната потемнела, поблекла, и даже Камилла, кажется, внезапно постарела.
Он хотел бы сказать ей, что любил ее так, как любят несбыточные мечты. Он хотел бы сохранить хоть что-то из своей иллюзии.
– Прости меня. Я…
Она не дает ему договорить. Прикладывает палец к его губам, гладит его ладонью по лицу, и в этом жесте и нежность, и злость.
– Ты. Ну да, всегда ты, только ты.
Камилла отводит руку, указывает на дверь:
– Уходи, Иньяцио.
Иньяцио не помнит, где и сколько времени он бродил после того, как ушел из дома Камиллы. Помнит только, что внезапно увидел мачты и дымовые трубы, сложенные паруса и телеги, груженные товаром.
Старый порт.
Он озирается по сторонам, будто только что проснулся.
Крутит на пальце золотое отцовское кольцо, надетое вместе с обручальным, думает, что оно значит. Ловит себя на мысли, что хочет избавиться от него, выбросить в море, далеко в море, больше не чувствовать эту тяжесть на безымянном пальце. Бросить все, отказаться от всего.
Но как? Это кольцо принадлежит его семье. Оно – часть истории Флорио. Как и обручальное кольцо, свидетельство его выбора.
Он идет к дому Франсуа и Джузеппины. Хватит, пора возвращаться в Палермо.
Он – Иньяцио Флорио, но и он не может исправить свое прошлое, изменить судьбу. Даже боги не обладают такой силой. Он просчитался, он побежден и теперь выплачивает огромную контрибуцию.
Он не думает ни о Джованне, ни о детях.
У него мог быть еще один ребенок, другая жизнь, другая судьба.
Размышляя так, он подходит к дому Мерле.
Поднимается на крыльцо, стучится в дверь. Джузеппина открывает, целует брата.
– Что-то ты поздно. Все в порядке на place de la Bourse? [9] – Она хмурит лоб.
Недавние события кажутся ему очень далекими.
– Да, – лаконично отвечает Иньяцио. – Франсуа вернулся? Я знаю, у него были проблемы…
Сестра пожимает плечами, словно говоря: ничего особенного. Смотрит на Иньяцио и замечает, что тот расстроен. Ей хочется узнать почему, но она удерживается от расспросов. Пусть брат сам все расскажет.
9
Биржевой площади (фр.).
Иньяцио идет за ней в гостиную. Джузеппина бегло просматривает письма, лежащие на столе, выбирает некоторые конверты и передает брату.
– Пришли для тебя утром из Палермо вместе с телеграммой от Лагана.
Иньяцио находит среди конвертов письмо от Джованны и письмо от Джулии.
Он опускается в кресло, раскрывает конверты.
Жена пишет о доме, о детях. Пишет, что Иньяцидду ведет себя хорошо, он стал более ответственным. Они недолго пожили на вилле у холмов, где воздух свежее, и в гости приезжал Антонино Лето. И Альмейда с женой тоже навестили. Жизнь идет спокойно, но без него дом кажется пустым. «Надеюсь, ты скоро вернешься», – заканчивает письмо Джованна. В ее скромности и целомудрии – отстраненность, позволяющая скрывать сильные чувства, любовь, которую она дает ему, ничего не прося взамен.
У Иньяцио сжимается в горле.
А вот и письмо от Джулии, его малышки.
Робким детским почерком дочь пишет, что хочет показать ему, как она научилась рисовать: на обратной стороне листа рисунок карандашом – пуделек, одна из их собачек в Оливуцце. Пишет, что мама и донна Чичча учат ее вышивать, но без особых успехов. Ей нравится наблюдать, как рисует Антонино Лето, и она следует за ним по пятам, когда он рисует у них в парке. В конце пишет, что мама без него скучает. «И я тоже жду не дождусь, когда ты приедешь».
Обычное письмо маленькой девочки отцу, которого она обожает и которого не видела уже давно.
В душе у Иньяцио происходит беззвучная катастрофа.
Он чувствует на себе пристальный взгляд сестры.
– Все в порядке там, в Палермо? – спрашивает она.
Он молча кивает. Потом встряхивает головой, словно просыпаясь ото сна.
– На следующей неделе поеду домой, – говорит он. – Они ждут меня. Я нужен моей семье.
– И правильно, – вздыхает Джузеппина, поджав губы.