Лягушки
Шрифт:
— Спасибо скажи, что я отбила претензии этого кучерявого нахала! — сказала Свиридова. — А ты от меня бегаешь!
Слышали все. В Рыцарских залах акустика устроением сводов и глиняными колосниками, вмещёнными в камнях, выходила отменная.
— Коли бы я не подтвердила, — не могла успокоиться Свиридова, — тут бы и гулял негодяй Блинов, а ты меня не уважаешь! Конечно, я стара, а ты заслужил молоденьких!
— Шутить изволишь, Наталья Борисовна, — заявил Ковригин, — я твой единственный рыцарь и от любых ущербов тебя уберегу!
"Идиотизм какой-то! — подумал Ковригин. — Какую чушь я несу! Как бы сбежать-то от неё? Сбегу как-нибудь… Сбегу…"
Сейчас же в Ковригина выстрелили.
Из арбалета ли, уместного в Рыцарском зале? Или дротик в него метнули? Или кто-то трубочкой из борщевика выпалил в него ягодами бузины?
Ковригин обернулся.
Стреляли глаза. Они сейчас же исчезли, спрятавшись за чьими-то спинами или лицами. Красного бархата вблизи пропавших глаз Ковригин не обнаружил.
Вот куда следовало бежать из-под опеки блистательной дамы. Не околдовывали ли его в Рыцарском зале? Не околдовывали, а уже околдовали. И не здесь, и не сегодня, а четыре века назад.
24
— Ну вот, уважаемый Александр Андреевич, я рассчитываю на десять минут общения, обещанных мне, — Ковригина под руку взял господин Острецов.
Ковригин терпеть не мог прикосновений неблизких к нему людей, особенно мужиков, и, чтобы, соблюдя учтивость, высвободить руку, поинтересовался, можно ли курить в охраняемом государством замке.
— Конечно, конечно! — сказал Острецов и как бы пошутил: — Пожарные разрешают. Раньше здесь табак нюхали, но это — когда? Вот и я достану трубку.
"Я так и предполагал, — подумал Ковригин, — что он благородит с трубкой. Хуже было бы, если бы он вдавливал в ноздри травку…"
— Александр Андреевич, вы оглядели усадьбу и даже спустились к Реке, мне было бы чрезвычайно интересно узнать о ваших наблюдениях. Я предлагаю вам пройти на южный гагаринский балкон, Ну да, Ну да, я знаю, он был срисован архитектором с балкона князя на Тверской…
Курили на балконе. Ковригин курил, а Острецов покуривал. Смотрели на Реку.
Близость Большой Реки волновала Ковригина. Пахло влагами океана, сыростью водорослей и просмолённостью лодок. Плескались крупные рыбы. Буксир тащил баржи навстречу белому трёхпалубному теплоходу, скорее всего, гэдээровских верфей, тридцатилетней, а может, и сорокалетней давности, позже речной флот у нас не пополняли.
— Отец не раз вспоминал о реке. И во мне возбудилось мечтание иметь дом на берегу моря, хотя бы северного, — сказал Ковригин. — Или вот у такой реки.
— И у меня, у меня тоже! — обрадовался Острецов. — И чтобы запахи доносились корабельной смолы. И чтобы проплывали мимо колёсные пароходы, поднимая плицами водяные брызги…
— Но теперь-то у вас всё это есть, — сказал Ковригин. — Не хватает разве колёсных пароходов.
— Будут! Будут и колёсные пароходы! — воодушевился Острецов. — Речной туризм может приносить прибыли не менее отрадные, нежели прокаты блокбастеров. Но для этого надо строить корабли с забавами и комфортами. И построим. Впрочем, всё это баловство…
Отчего-то Острецов вдруг опечалился. Загудел теплоход.
— К поселковой пристани подходит, — вяло сообщил Острецов. — Хотя и прежние хозяева, заводчики и купцы, а потом светские люди при шпагах и в париках, при том, что воротили миллионными делами — лес, пароходства, камские и волжские, металлы, поделочные и драгоценные, тоже были баловниками. Вы оглядели усадьбу и наверняка поняли, что почти все сооружения здесь декоративные, игровые. Стены будто бы от Тобольского кремля, но раза в четыре мельче их, ни для каких сражений не предназначены, откуда здесь могли появиться супостаты? Пушки стояли лишь для приветствий званых гостей. Ради этого и палили в пустоту. А велеть пристать к берегу не имели полномочий. Хотя и были случаи, когда пытались повелеть. По пьяни… Называли свой усадебный дом замком, блажь, конечно… И устройство северного фасада и двора на манер Блуа — тоже блажь… Ушло на это лет восемьдесят…
— Отец мой называл дом именно замком, — сказал Ковригин. — С двумя приятелями облазил его, и его подвалы, и его чердаки, и потайные ходы, и какие-то люки в башнях, и будто бы подземельями сумел выйти к Реке… Он хорошо чертил и набрасывал для меня на бумаге маршруты своих приключений…
Острецов, ощутил Ковригин, напрягся, в его сторону не смотрел, левая рука его вцепилась в парапетный камень балкона, а трубка задёргалась в пальцах правой руки.
— И что же, — сказал, наконец, Острецов, — эти чертёжики хранятся у вас?
— Вряд ли, — сказал Ковригин. — Если только они есть в тетрадях отца, мною не просмотренных. Но, скорее всего, это были фантазии мальчишек, только что прочитавших историю о Квентине Дорварде.
— Я тоже так подумал, — сказал Острецов, успокаиваясь, — небось, пацаны мечтали попасть на фронт, а потому от скуки в непуганой глуши и придумывали рыцарские подвиги с кладами и привидениями…
Он даже рассмеялся.
— Почему же непуганой? — удивился Ковригин. — Отец пережил здесь бомбёжку и ужасы той ночи спились ему потом лет двадцать.
— Журино бомбили? — Острецов будто бы не мог поверить словам Ковригина.
— Да, — сказал Ковригин. — И отец рассказывал, и бабушка подтвердила. Она в эвакуации работала в Турищевской оранжерее. И надо сказать, беженцы не голодали. Зимой случались даже помидоры.
— Оранжерея Турищевых славилась новшествами, — сказал Острецов. — Мы её потихоньку восстановим. И будет в ней райский сад с бананами, лотосами и птицами колибри… Так когда бомбили Журино?
— 7-го ноября сорок второго года. Во дворец дали свет. Праздник. Мамаши для детишек даже исхитрились приготовить мороженое. А вечером был услышан в небе над дворцом чужой и противный звук. Кому-то из взрослых он был уже знаком. "Юнкерс"! Мороженого откушать не пришлось. Всех эвакуированных отправили в подвал, видимо, бывший некогда подклетом первых каменных палат деловых людей Турищевых. Там сидели, в ужасе ли, в переживаниях ли доселе ими не испытанного, отец точно не мог передать словами свои ощущения. Дворец вздрагивал двенадцать раз, вот-вот должен был развалиться. Но не развалился. А мальчишки стали ползать со свечками по углам подвала, тогда отец и обнаружил…
— Дворец вздрагивал двенадцать раз! — оборвал Ковригина Острецов, по сторонам скорострельно взглянул, табак выбил из трубки.
— Немец сбросил на дворец двенадцать бомб, — сказал Ковригин. — посчитали, что он принял дворец за госпиталь. Шли бои под Сталинградом, летчики Люфтваффе совершали рейды по нашим тылам.
— Эко его занесло! — удивился Острецов.
— Заблудился, — сказал Ковригин. — Бывает.
— Ни о каких разрушениях тогдашнего дома отдыха я не слышал, — сказал Острецов.