Лягушки
Шрифт:
— Понятно, — сказал Ковригин, — раз замок, то как же без привидений? Но откуда известно, что они рассвирепеют?
— Не имею права открыть это, ваше превосходительство! — вытянулся перед Ковригиным Пантюхов и большой палец приставил к виску. — Но вам открою.
И он зашептал на ухо Ковригину:
— Нас вербовали.
— То есть?
— А то и есть! За мзду, и отнюдь не бюджетную, вербовали сыграть кое-каких привидений. Это нас-то, с императорских подмостков?
— И что же вы? — спросил Ковригин. — Мзда-то небось весь ваш чёс перекроет!
— Да
— Не видел, — сказал Сутырин. — Он нырнул за шпротой, а мы уже уходили…
— Мы же с Сутыриным отказались. Шиш вам! Я заявил: "Не хочу играть в крепостном театре!".
— Какой же здесь крепостной театр? — возразил Ковригин.
— Крепостной театр и есть! — воскликнул Пантюхов. — И Параша Жемчугова подобрана!
Ковригин не мог не заметить, что при вскриках Пантюхова господин Острецов (ну, и люди при нём) взглядывал с явной укоризной на пылкого говоруна, будто бы и не комика, а смутьяна и расстригу.
— Пантюгрюеша, — в некоем смущении, но и ласково произнёс Сутырин. — всё ты смешал в кучу — и Дракулу, и готические привидения, и аленькие цветы, и Александра Николаевича Островского. Тут жанровые и смысловые несовпадения.
— С детства мечтал сыграть Варлаама, — вздохнул притихший Пантюхов, — а мне всучили роль Мисаила! Ковригин, почему в твоей пьесе нет Варлаама?
— Пушкин обокрал, — сказал Ковригин. — Сукин сын. А потом и Мусоргский.
— Ну да, — кивнул Пантюхов. — Тебя обокрал Пушкин, а ты обокрал Блинова.
— Всё! Всё! — заключил Сутырин. — Тихонечко, тихонечко и украсим общество Натальи Борисовны Свиридовой…
— А ты, Сутырин, хоть и объявлен трагиком и первым любовником, — уже на ходу бросил Пантюхов, — и на вид Мачо с Белой дачи, но живёшь смирно, а при знакомстве с заурядной трясогузкой робеешь и мяукаешь. Не по расписанию это!
Но был уведён от Ковригина Пантюхов и усажен рядом с Натали Свиридовой. А там ещё пребывала, видимо, всё же обласканная звездой дебютантка Древеснова.
— Ну, как, Александр Андреевич, не наскучил ли вам ваш успех? — рядом с Ковригиным стояла Вера Антонова.
— Наскучил, — сказал Ковригин. — Если посчитать эту суету моим успехом. Объясните, пожалуйста, отчего хозяин замка чуть что хмурится, а то и сердится?
— Вашей Марине Мнишек куплено на "Кристи" и привезено из Англии платье "Полонез" британской принцессы восемнадцатого века, тончайший шелк, лиф, отделанный лиможскими кружевами, буфы для нежных рук. Хмелёвой подошло, принцесса тоже была рослая, я чуть-чуть ушила в талии, так нет, девица надела джинсы, тельняшку с дырами и куралесит.
И не было во взгляде синежтурской модистки (только ли модистки?) и в её интонациях осуждения дерзостей куралесившей артистки, напротив, выходило, что и Вера Алексеевна поощряла озорство Хмелёвой и, возможно, некие её протестные действия, неведомые Ковригину.
Параша Жемчугова. Параша Жемчугова. Та не озорничала и не протестовала. Не было нужды… Впрочем, чего только нынче не мог не нагородить любезный гогочущей публике комик Пантюхов, громила с чёрными кудрями, так и не осчастливленный ролью Варлаама? Как на речке было на Казанке. Грозный царь пировал и веселился… Изловить и повесить!
Кстати, Параша в зале присутствовала. Прасковья (она же Полина) Древеснова, всё же добившаяся милостивого внимания Натали Свиридовой.
Чтобы истребить в себе сумятицу необязательных мыслей, Ковригин спросил Антонову:
— А что это за субъект, на полусогнутых семенящий за Острецовым? Ему бы ещё полотенце через руку. Ко мне подходил подтвердить, что он Цибульский, а не Цибуля-Бульский…
— Висячок-то наш? — поморщилась Антонова. — В смысле Виссарион. Якобы в честь Белинского. Меленький такой?
— Ну, он не меленький, — сказал Ковригин.
— Казаться хочет меленьким и незаметным, — пояснила Антонова. — Вроде бы на побегушках и более никто… А молва прочит его во дворецкие в Журино… Сегодня он приставлен к столу и кухне. А может, и к послефейерверочному бдению в замке. Но ко всему и ко всем в городе вхож. Существо, утверждают, подземельное или подводное.
— А может, и земноводное? — предположил Ковригин.
— Не знаю, — сказала Антонова. — А только не без его участия я не получила работу в спектакле… Кроме как переделки костюма из красного бархата… Раз он подходил к вам и рекомендовал себя Цибульским, значит, его подогнала к вам необходимость. Но находиться рядом с ним следует с опаской…
Прервав разговор Ковригина с Антоновой, подлетела к ним отвергнувшая платье "Полонез", а вместе с ним, видимо, и должность королевы бала, подлетела на минуту и унеслась к музыкантам из ночных клубов, проявив при этом умение выражать свойства своей натуры жестами и ритмами современных танцполов.
— Дурачится, — сказала Антонова. — Дерзит.
В минуту же общения Хмелёва чмокнула в щёку опекуншу (так назвала Антонову), а затем и Ковригина ("Наконец-то выражаю благодарность за роль!"), обняла Антонову за талию, стала ей что-то шептать, сказала: "Ещё увидимся во время фейерверка!" — и унеслась.
Антонова обернулась, увидела, что Острецов со свитой стоит спиной к ней возле Свиридовой (Мороз-воевода дозором обходит владенья свои), накрыла ладонь Ковригина своей рукой и тут же убрала её. Ковригину был доверен клочок бумаги.
— Сожмите ладонь, — шепнула Антонова, — и прочтите не здесь. На потолке и на стенах наверняка камеры наблюдения…
Ковригин стоял взволнованный.
— Какие у неё глаза, — пробормотал он, наконец.
— Обыкновенные, — сказала Антонова. — Не обольщайтесь. И ко всему происходящему, прошу вас, относитесь со здравым смыслом опытного мужика.