Люба
Шрифт:
Мы шли на работу вместе пешком, потому что вчера у мужа был банкет, и он пил, болтали, как будто видели друг друга в первый раз, смущались. Я держала его за руку, и он периодически сжимал мою ладонь. В приемной, перед тем как разойтись по кабинетам, он прижал меня к стенке и впился в мои губы. Я ответила на поцелуй, получая невероятное наслаждение. Нас прервала Татьяна, появившаяся из дверей лифта.
— Доброе утро, господа. А можно не в приемной? Вы бы хоть в один из своих кабинетов зашли, закройтесь и делайте, что хотите. И прерывать никто не будет. Ведете себя как подростки, право.
Я почувствовала, как краска заливает мое лицо, но Саша не растерялся, схватил меня на руки.
— Татьяна, откройте кабинет Любовь Александровны, и нас еще нет. Начальство задерживается, так всем и говорите.
Она открыла двери. Саша
Я была счастлива, это случилось впервые после рождения Борьки. Я подождала, пока он вышел из душа.
— Спасибо, муж.
— Пожалуйста, жена. А ты реагируешь так же, как и раньше, прости, я сомневался, боялся как-то. Простишь?
— При одном условии, — я рассмеялась, — если будешь так делать каждый день.
Он тоже рассмеялся в ответ. Я приняла душ, надела пижаму и ушла в хирургию. Сегодня я оперировала.
Я снова начала курить
Я работаю уже четыре месяца. Все хорошо на работе, и у меня замечательная семья, самый красивый и умный муж на всем белом свете, дети, это наше с ним произведение искусства. Во-первых, все как один похожи на него. Даже младший Боренька — обладатель черных глаз и волос. Да, они у него черные, но папины. Я рада, потому что дети красивые. Бореньке уже семь месяцев. Крупный, тяжелый, толстый ребенок. Няня у нас замечательная, только перекармливает его, а так цены ей нет. На работе тоже порядок. Я оперирую сколько и кого хочу, беру самые сложные случаи, у меня есть аспиранты и даже один докторант. С коллегами отношения нормальные. Этот противный Максим Николаевич перевелся в министерство и оттуда попытался руководить Сашей. Как он был не прав! Саше хватило его присутствия в институте, я видела, что он терпит из последних сил. Он выдержал, он игрок по природе и может терпением многого добиться. Но вот власти над собой он не терпит. Хорошо, что у нас частное учреждение, а то не представляю, как бы мой муж должен был перед кем-то отчитываться. А так он лишь ставит в известность министерство, и на этом их общение заканчивается. Его уважали, с его мнением считались, его звали на консультации другие директора медицинских и исследовательских институтов. Он был величиной по праву, и я понимала его как ученного, которому не было равных, и как человека, с которым прошла уже длинный путь. Вот так я не могу не восторгаться собственным мужем. Мой внутренний покой изменил один случай. Даже не один, но начну все по порядку.
Утро выдалось морозным, меня знобило. Пришлось горло забрызгать каметоном и выпить горячего чаю. А я хотела кофе, но что поделать. Решив, что кофе получу на работе, я отправилась в институт. Саша уехал пораньше, а у меня, как всегда, домашние дела. Посмотрев дневники моих учеников и расписавшись за много недель, я пешком дошла до института. Татьяна была учтива и приветлива, что означало, что у моего мужа в кабинете очередная хорошенькая посетительница. Татьяна таких посетительниц переносила гораздо хуже, чем я. Она же пыталась сделать мне что-нибудь приятное, чтобы я не расстраивалась. Если бы я реагировала на всех женщин, что заглядывались на моего мужа, то уже давно бы повесилась. Он личность публичная, много с кем контактирует. А может, я не реагировала потому, что я все-таки жена, человек, имеющий на него права по закону, а она лишь секретарша, грезящая о своем начальнике. Она действительно его любила, столько лет. Без всякой надежды на взаимность. Она не пыталась устроить свою жизнь, она прилепилась к нам и стала невероятно необходимой. Она умело организовала нашу с Сашей работу, она помнила о всех встречах, занималась корреспонденцией, распорядком дня, даже нашей едой на работе. И она всегда организовывала время для нашего личного общения. Она знала, что ему необходимо оставаться со мной наедине, иногда просто поговорить, а иногда и заняться любовью. Это снимало напряжение, давало разрядку и возможность поддерживать работоспособность. При всей своей любви к моему мужу, она уважала меня и никогда не показывала предпочтений. И то, что она сопереживала мне, когда, по ее мнению, я должна дико ревновать, я ценила в ней.
— Любовь Александровна, кофе?
— Позже, Татьяна. У Саши кто-то есть?
— Да, пришла раньше него, а он просил меня
— Нет, он ничего не говорил.
— Блондинка, лет тридцать пяти-сорока.
— Ну, смеются и смеются. У меня сегодня есть что срочное?
— Нет, я вам дам расписание. Звонили из министерства, просили поговорить с кандидатом в аспиранты. Говорят, толковый хирург, хочет к вам. Я сказала, что хотеть не вредно. Так он сегодня уже раз двадцать звонил.
— Понятно. Если срочного ничего нет, пусть подходит.
— Хорошо, так ему и передам. А вы к директору не зайдете?
— Нет. Если я ему буду нужна, он позовет.
Я не успела выпить кофе. Меня вызвали в приемный покой. Навстречу мне вышла заплаканная женщина с опухшим от слез лицом. Она произносила только "помогите" и цеплялась мне за руки. Я вошла в палату травмы. Кира докладывала больного. Ему было двенадцать. Он просто торопился в школу, переходил дорогу вне перекрестка, чтобы успеть. Тот, кто его сбил, просто уехал, а потом по нему проехало еще две машины. Лишь водитель третьей затормозил и вызвал скорую. У него билось сердце вопреки всему. Как будто его мать своими мольбами заставляла его жить и бороться. Я уже не слушала Киру, тут все было ясно. Возникло чувство дежа вю. Когда мне было пятнадцать и в Бостонской больнице меня оставили один на один вот с таким же умирающим мальчиком. Нет, не один на один. Со мной были медсестры и реаниматолог. Мы в течении полутора часов боролись за его жизнь. Эти полтора часа он тоже жил вопреки, но не выжил. Я сама вскрыла ему грудную клетку и делала прямой массаж сердца. Все было напрасно. Мы не смогли помочь тогда. Ни мы, ни Бог. Я помню ощущение безысходности, горя, беспомощности и чего-то незавершенного. Меня тошнило около больницы. Я выла от того, что он боролся, он хотел жить, а я не смогла… Тогда я впервые увидела смерть во всем ее безобразии. Я сама зашила и омыла тело того ребенка, и я поняла тогда, что бороться надо до конца, чтобы со спокойной душой мог сказать: "Я сделала все!" Но спокойной души, когда умирает пациент, не бывает, она все равно находит твои ошибки. Я не смогла спасти того мальчика, но должна попробовать с этим. Я распорядилась готовить операционную, вызвала ассистировать Федора, велела Коле мыться для устранения гематомы мозга и вызвала бригаду травматологов. Саша появился уже в операционной.
— Что ты творишь? Неужели ты не понимаешь? Люба, остановись!
— Ты видел его мать?
— Да, она под дверью. Люба…
— Это ты не понимаешь! Саша, а если бы он был твоим сыном, ты бы понял? Лучшее, что ты можешь сделать в данной ситуации, это дать наркоз. Предстоит сложная операция, и я хотела бы, чтобы в моей операционной был лучший анестезиолог.
??????????????????????????Я закончила вытирать руки и уже входила в операционную.
— Васильев, начинайте, я вас сейчас сменю.
Мы работали тремя бригадами, собирали то, что собрать было невозможно. Трижды останавливалось сердце, трижды его снова заводили. Но он должен был жить. Я знала, что он будет жить. Хирурги не переговаривались, не было обычных шуточек. Мы сделали все. На сегодня все. Будет ли у него завтра, не знал никто.
Я вышла из операционной. От усталости подгибались ноги. Федя вызвался сам поговорить с матерью. Мне никуда идти не хотелось, сил совсем не было. Я сползла на пол у стеклянной двери и отключилась.
— Люба, Любушка!
В нос ударил резкий запах нашатыря. Я очнулась.
— Вот не хотел я тебя допускать к таким сложным операциям.
— Он жив?
— Да, родная. Он в реанимации.
— Спасибо, что понял.
— Всегда пожалуйста.
Он поднял меня на руки.
— Поставь на место, я могу сама.
Мы прошли в его кабинет.
— Люба…
— Не начинай. Ты сейчас директор, а я просила помощи у мужа и отца моих детей. Вот тогда ты помог, а теперь помоги мне молиться. И еще дай сигарету.
— Значит, все напрасно? Ты же обещала бросить!
Я только посмотрела ему в глаза, он все понял и вышел из кабинета. Вернулся он через тридцать минут с пачкой сигарет в одной руке и кофе в другой.
В районе четырех пришел потенциальный аспирант. Я дала ему историю болезни мальчика, спросила его действия и прогноз. Он ответил так, как должен был ответить. Он смотрел мне в глаза, пытаясь что-то прочесть в них.
— Евгений, как вы думаете, что сделала я?
— Вы оперировали? Абсурд.