Люби меня
Шрифт:
– Какую ценность, мам?! – зверею капитально. – Я для вас товар, блядь?! Скажи тогда, сколько, сука, моя жизнь стоит сейчас?! В эту ебаную минуту?! А, мам? Что ты молчишь?! Может, я наскребу, чтобы выкупить?!
Мама стискивает челюсти с такой силой, что белеет кожа. Если бы мое сердце не работало на разрыв, возможно, я бы услышал даже металлический скрежет. Ее глаза блестят, но она, конечно, не заплачет. Она никогда не плачет. А вот мне так располосовало грудь, что в какой-то момент я просто понимаю, что должен уйти. Иначе… Иначе не знаю, что сделаю.
– Саша! Александр!!! Сейчас же вернись! – горланит мать мне вслед.
Я
Настраиваюсь на этот крестовый поход минуты три, не меньше. Привожу в норму дыхание. Выравниваю силу сердцебиения и частоту пульса. Насколько могу, черт возьми.
– Мама, – задвигаю с порога демонстративно холодно. Шагаю в кабинет, и вырывается уже растерянно: – Ма-ам…
Глазам своим не верю.
Бешеный толчок крови в голову. Резкий разгон сердечной мышцы.
Земля из-под ног рывком уходит.
Натужный вдох.
И…
– МАМА!!! – крик, полный ужаса.
42
Вот это совсем другой разговор.
Чуть больше месяца спустя,
11 октября.
– Уже уходишь? – прилетает в спину от отца.
Я сжимаю руки в кулаки. Громко сглатываю. Вот только собравшаяся во рту слюна слишком вязкая, чтобы быстро от нее избавиться. Хочется протолкнуть образовавшуюся в глотке горечь. Чем угодно протолкнуть. Но на столике рядом только какая-то алкогольная бурда, а мне еще садиться за руль. Не хочу, чтобы Соня, почувствовав запах, расстраивалась и ругала меня.
Перевожу дыхание. Оборачиваюсь.
– Я предупреждал, что буду только до десяти, – припоминаю сухо.
– К ней поедешь?
Отец не скрывает своей злоебучей брезгливости. Но я делаю вид, что мне на нее, равно как и на него, похрен. Прежде всего, перед самим собой. Иначе… Не приведи Господь, дать выход потоку всех тех эмоций, что я весь этот месяц топил.
Смотрю сквозь него. На расфуфыренную толпу безликих для меня людей.
Кажется, физически ощущаю, как в кровь выпрыскивается адреналин. Молоточками начинает стучать пульс в висках. Он перебивает монотонную джазовую хрень, которая правит этим гребаным балом. Во мне вскипает агрессия, но я удерживаю это пламя внутри себя, как и во все последние дни, с того момента, как обнаружил маму на полу ее кабинета без сознания. Минуты ожидания «скорой» были самыми худшими и самыми, мать вашу, длинными за всю мою треклятую жизнь.
Да и потом… Мой мир претерпел изменения. Вынужденно. Но факт остается фактом: я больше не могу делать все, что мне заблагорассудится.
– Ее зовут Соня, – извещаю не в первый раз. Отличительно холодным тоном. – И да, я еду к ней.
– Сколько можно? До чего мать довел! Тебе мало? Никак не уймешься! – толкает отец, и я понимаю, что он, блядь, как нередко случалось за этот месяц, перебрал с алкоголкой. – Неужели тебе какая-то скользкая пизденка дороже родной матери?!
Я стискиваю зубы с такой силой, что кажется, крошу, на хрен, эмаль.
Может, я реально урод?
С трудом сдерживаюсь, чтобы не ввалить родному отцу. Да так, чтобы треснула не только маска паскудной надменности, но и сама рожа.
Кого он строит из себя? Кто еще кого на пизду променял?! Как он, сука, смеет говорить что-то о моей Соне?! Кто он, блядь, такой, чтобы затягивать нашу любовь в свое болото?!
– Что ты молчишь? А? Александр? Довел мать до микроинсульта! И продолжаешь вытирать о нас ноги?!
– Мы с мамой все решили, – цежу я, только чтобы заткнуть отца. Нет сил слушать эту грязь. Нет желания позволять ему себя выворачивать. И без того тонны эмоций прожигают нутро. Сам не знаю, как держусь. Наверное, меня все-таки вышколили роботом. – У нас договор. Я свою часть выполняю.
И папа, конечно же, тоже в курсе условий.
Я притормаживаю со свадьбой и появляюсь на всех важных мероприятиях с семьей. Они не препятствуют нашим с Соней встречам.
Так какого черта он убухивается и ебет мне мозг?
Напрягаюсь сильнее, когда отец шагает ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, значимо стискивает мое плечо.
Сердце дает шумы и помехи. Но я упорно заряжаю себе, что сохраняю контроль.
– Знаешь, как я испугался? – задвигает папа доверительным, а если точнее, пьяным шепотом. – Как представил, что Люды может не стать… Все остальное – такие мелочи… – с кривой усмешкой качает головой.
Познал, блядь, философию. В глазах стекло. Молчу, что поздно. Вообще молчу. Язык распух. Я еще сомкнул все настолько, что кажется, глотку полностью перекрыл. Не хочу выдавать то, что чувствую. Не могу, блядь. Но… По окаменевшей щеке соскальзывает одинокая слеза.
Карусель в моей груди закручивается. Выносит залежи страхов. Дна не ощущаю. Захлебываюсь. И все это – не пошевелившись. Не дернувшись ни одной мышцей.
– Может, мы тебе не говорили, сын… – сжимает мое плечо крепче, не замечая того, что оно сейчас вообще не живое. Тупо сталь. Быть роботом – единственный выход, чтобы справиться. – Но, поверь, так, как мы с мамой, тебя никто любить не сможет. Никто, сын-на. Семья – прежде всего, сынка, – похлопывание по щеке с тем же оцепенением выдерживаю. – А бляди… Они все одинаковые, Сашик, – ухмыляется ценитель. Я опускаю веки, чтобы не видеть. Скриплю зубами и сглатываю очередную порцию яда, в котором варюсь. – Ебаться надо научиться так… – уши режет мерзкий смех. – Так, чтобы никто не знал, сына… Так, чтобы это не разрушало твою жизнь…
– Ладно, – хрипло выталкиваю я. – Это все? Можно идти? Я сыт по горло этой гнилью.
Отец продолжает отрешенно ухмыляться. И в таком виде он сейчас вернется к гостям? Мне за него стыдно. А мать ему еще настреляет. Она, может, физически и ослабла после приступа, но на характере ее это не сказалось. При необходимости продолжает высекать искры из металла.
– Иди. Только попрощайся сначала с мамой, – похлопывая меня по плечу, толкает обратно в зал. – Давай-давай… Ей будет приятно.
– Пап…
– Слышал, что у Чарушиных? У Татьяны онко… – контрольный в голову. – Ты понимаешь… Понимаешь, как эта жизнь коротка и непредсказуема?
Я понимаю. И это понимание сию секунду не дает мне дышать.
Этот сукин сын, давя на все мои кровоточащие раны, решил довести меня до патологического психоза?
– Давай, сынка… – хлопок по лопатке. – Вперед.
Прикрываю глаза. С шумом перевожу дыхание. И делаю, как он сказал. Лишь бы отъебался уже.
Мама, и правда, улыбается, едва подхожу. Забывает о своих гостях. Извиняется, конечно. Воспитания у нее не отнять. Но, по сути, прерывает какого-то холуя на полуслове. Подцепив меня под локоть, уводит в сторону.