Любимая мартышка дома Тан
Шрифт:
Молодой человек был жив, он сидел, привалившись боком к ещё не горевшей балюстраде. По странно вывернутой ноге я понял, что он не может даже ползти. А кожаное, «варварское» оперение торчавшей из плеча стрелы говорило о том, что он вряд ли способен отползти от надвигавшегося огня даже на руках – одна из них уж точно не шевелилась.
Юноша с сероватым лицом молча смотрел на меня.
– Здравствуй, Маленький Ван, – негромко сказал я ему.
Трещал огонь, над кровавым песком полз запах горелой бумаги. Горели архивы Ведомства по работе с иностранцами, горели кроличьи кисти, свитки, рабочие записи господина Чжоу на дешёвой маньской бумаге.
– Я не Маленький Ван, – сказал мне мой старший писец. – Я Цзя, Цзя Дань.
Тут он сделал над собой усилие, чуть выпрямился и добавил:
– Дувэй «малиновых барсов».
– Дувэй? Что ж, тогда ты точно не Маленький Ван, – ответил я. – Видишь ли, в моей последней битве у меня под командой было сто всадников, плюс столько же конюхов, обслуги и прочих – всего как раз двести. Так что я, видимо, тоже дувэй, и не больше, и поэтому ни в коем случае не должен называть тебя Маленьким Ваном или даже Маленьким Цзя…
Я, конечно, мог бы сказать ему, что были и другие битвы, раньше Таласа, – и что в решающей, при реке Заб, когда чёрные знамёна Аббасидов взлетели над кровью и стонами поверженных Омейядов, когда детоубийцы и грабители городов получили своё, – я командовал, к собственному изумлению, отрядом в три тысячи воинов. То есть был, по имперским и любым другим понятиям, генералом – и генералом победившей армии. Но я сам не слушал собственного бормотания, потому что к этому моменту уже соскочил с Мышки и искал, нагнувшись, во взрыхлённом ногами и копытами окровавленном песке какую-нибудь палку длиной в локоть или лучше в два.
Обломок короткой кавалерийской пики, валявшийся неподалёку, подошёл идеально. Маленький Ван, увидев меня с этим обломком, страдальчески сморщился и даже закрутил головой: ну почему же дубинкой, нельзя, что ли, ударить хоть кинжалом…
Кинжал тоже не замедлил обнаружиться, и я начал пытаться расколоть обломок вдоль, на две длинные ровные дощечки.
– Лошадь копытом? – поинтересовался я, подходя к нему с этими приспособлениями.
Бывший Маленький Ван заторможенно кивнул, продолжая смотреть на мои руки.
– Лошади – они такие… Они это могут, – бормотал я, оглядываясь по сторонам. Тут взгляд мой упал на тело ещё одного офицера – кажется, даже постарше званием Вана-Цзя – и на платок вокруг его шеи, ага, ещё лучше, длинный шарф. То, что нужно.
– Значит так, дувэй «малиновых барсов» Цзя, – сказал я ему уже более внятно, – сейчас, возможно, будет больно. А может, и не очень больно. Лучше начинать всё-таки с ноги, я хочу, чтобы она у тебя была уже в порядке к тому моменту, когда я займусь плечом.
Соединять сломанные кости – странное искусство. Ты лепишь пальцами ногу, как будто она из глины. И нужно очень внимательно прислушиваться к своим пальцам и верить им, потому что нет никакого внятного объяснения тому моменту, когда две половинки сломанной кости соприкасаются так, будто они и не расставались. А ещё бывают осколки кости, а ещё – когда между ними попадает мясо, и тут пальцы должны решать сами, что им делать: дёргать и тянуть, сжимать, чуть покручивать.
Я заново вылепливал дувэю ногу долго, очень долго. А чтобы нам не было скучно и чтобы он не сосредоточивался на том, что я делаю, рассказывал:
– Ты знаешь, уважаемый Ван – прости уж, что иногда так тебя буду называть, – я уже больше года знаю, что ты, скорее всего, совсем не Ван. И что приходившие к тебе постоянно девушки совсем не оркестрантки. Дело было так: я сидел под этим самым деревом, а уважаемый господин Чжоу рассказывал мне про Ястреба с чёрными кончиками крыльев… Так вот, мой дорогой друг, каждый мальчишка на самаркандском рынке расскажет тебе легенду про Ястреба. Но вот чёрные крылья – это другое дело. Это придумали мы. И только для тебя одного. Для ещё одного человека, в котором мы тоже не были уверены, кончики крыльев были снежно-белые. И так далее. Но Чжоу назвал именно чёрные. Как ощущается нога?
– Что? Она ощущается… правильно, – с удивлением нашёл слово он.
– Отлично, – порадовался я. – Так и должно быть.
Галерея над головой бывшего главы самого секретного из департаментов империи начала рушиться, погребая его тело под тучей искр. Новое облако дыма доползло до нас, и мы оба закашлялись. Я с закрытыми глазами защемил его ногу между двумя обломками пики и начал затягивать конструкцию шарфом. Юноша терпел.
– Империя погибла, – прошептал, не глядя на меня, Ван, он же Цзя, когда я позволил ему отдохнуть. – Они прорвали Тунгуань. Как же все быстро обрушилось – кто бы мог подумать, гвардия, пограничники Гэшу Ханя, солдаты столичного военного округа… и всё впустую. Вот они, здесь. Как же это получилось?
– Империя твоя не погибнет никогда, дружочек, она слишком огромна, – ответил ему я, завязывая очередной узел на шарфе. – Даже династия, наверное, останется – очень уж много принцев дома Тан захотят занять трон. Я много тебе порассказал бы о том, как гибли самые мощные, самые прекрасные империи, – и всегда оказывается, что виноваты несколько безвольных либо чересчур самоуверенных дураков, которых много-много умных людей в своё время побрезговали выкинуть вон… Только даже и не думай на неё наступать ещё недели этак три. И не шевели ступнёй – а когда тебя отсюда унесут, зови хорошего армейского лекаря как можно быстрее. Пусть наложит шину ещё раз. А когда её снимут, будешь учиться ходить заново… Покажи-ка мне теперь плечо, мой дружочек.
Его малиновую куртку я разрезал кинжалом – и засмеялся (пациент посмотрел на меня с подозрением и осуждением). Стрела сделала с ним в точности то, что несколько лет назад со мной,– пробила грудь под самым плечом, ближе к подмышке, со спины, и, к счастью, её окровавленный кончик чуть высунулся из-под побледневшей кожи.
– Тебе повезло, дорогой, – сказал ему я. – Если бы стрела попала на ладонь ниже, ты уже не мог бы говорить и дышать, грудь у тебя была бы полна кровью, она залила бы твоё сердце и остановила его, и ты лежал бы тут, как и все остальные. А раз уж ты остался жив, то мы сможем эту стрелу вытащить вперёд, отрезав сзади оперение. Вот если бы она застряла, то надо было бы дёргать её обратно, а она зазубрена так, что дёргать её обратно как раз не стоит… Но и сейчас больно будет очень и очень, причём сразу, уже когда я начну это оперение отрезать. Ну, а когда буду вытаскивать саму стрелу, то тем более. Главное, что нога уже зафиксирована, а то… Так вот, империя, дорогой мой мальчик. Империи наши – это мы с тобой и ещё много других людей. Если мы живы – будут и империи. А если ты увидишь, что дело совсем плохо, что империя твоя совсем загрустила, то залечи ногу и плечо, укради деньги и трогайся по знакомому тебе пути к нам, в Самарканд. Ты был хорошим врагом нашего дома. Мы умеем ценить хороших воинов и умных людей, дорогой Цзя Дань, потому что…